Куда уходит кумуткан

Чимит Сергеевич был совсем не похож ни на свою жену — сварливую Гэрэлму, ни на своего пакостного сына — Сёму. Ребята из Городка и ученики двадцать второй школы, где он работал сторожем, любили дядю Чимита. Даже поговаривали, что он вовсе не из Цыдыповых, а только живёт с ними. «Должно быть проспорил», — говорил Коля из Бутырки.

У дяди Чимита была на удивление маленькая, к тому же наголо выбритая голова. Лицо — тёмное, со светлым пятном на щеке. А руки — большие, мускулистые. Дядя Чимит был бухэ[21], то есть силач. Он ездил в Улан-Удэ на соревнования по бухэ́ барилдаану — бурятской борьбе. Ездил и в село Хойтогол, под гору Алтан Мундарг

а, на соревнования по хээр шаалгану — ломанию хребтовой кости. Услышав об этом впервые, Максим ужаснулся. Представил, как дядя Чимит с кровожадными криками ломает хребет несчастному барану. Но мама объяснила ему, что на хээр шаалгане ребром кисти бьют по уже очищенной от мяса косточке. «Всего-то?» — расстроился Максим. Косточка представилась ему прямо-таки куриной. Мама убедила его, что сломать хребтовую кость трудно, пусть выглядит она тонкой и хрупкой. Мечтой дяди Чимита было переломить знаменитую Окинскую кость — с ней никто не мог управиться с 1989 года. Но добраться до неё было непросто. К кости допускали после высокой денежной ставки, а Гэрэлма так просто не давала мужу ни копейки.

Дядя Чимит любил пугать детей из младших классов шрамами на бицепсах. Говорил, что у него мышцы лопнули, когда он на спор где-то в Кижигинском районе руками раздавил голову барана. Максим вспоминал эти страшные шрамы, когда Аюна одёрнула его за рукав. Они уже спускались от Котла к рынку.

— Ты чего?

— Людвиг!

Максим застыл на месте и даже приоткрыл рот.

— Сашку, Сашку забыли! — Аюна продолжала дёргать Максима за рукав, словно это могло чем-то помочь.

О том, что случилось с Сашей, ребята узнали лишь на следующий день, когда после школы вновь собрались в «Бурхане». Они учились в разных школах: Аюна и Максим — в сорок седьмой, Саша — в двадцать второй. Так что обсудить что-либо на перемене они не могли.

Саша ждал в подъезде до последнего. Был уверен, что Аюна застряла в комнате. Понимал, если её поймают — заподозрят в воровстве. Услышав, как спускаются Цыдыповы, он выскочил на улицу предупредить об опасности. Под окнами никого не было. Саша решил, что Максим полез в комнату вслед за Аюной. Стал присвистывать и громко шептать, но никто не откликался. Подпрыгнул, заглянул в окно, но почти ничего не увидел. Он был на голову ниже Максима. Не зная, что делать, Саша ринулся назад, в подъезд. Решил во что бы то ни стало задержать Цыдыповых на пороге.

Саша уже и не помнил, какие глупости говорил Гэрэлме. Это не помогало. Она просила его не мешаться под ногами. Тогда Саша заявил, что именно он испачкал стены на пятом этаже.

— Зачем? — удивилась Гэрэлма.

— Чтобы насолить вашему Сёмке.

Саша нарочно говорил грубо. Его не испугало даже глубокое, злобное сопение, раздавшееся из-за спины женщины. Там стоял Сёма. Он только что плакал и не хотел, чтобы Саша увидел его заплывшие глаза. Сёму успели отругать всем подъездом, и теперь он шёл за ведром и тряпкой, чтобы смыть пенную надпись.

— Зачем же ты вернулся? — Гэрэлма сомневалась в Сашиных словах.

— Я… — Саша растерялся, помедлил, но тут вспомнил: — Баллончик! Я уронил баллончик. Отец убьёт, если я не верну.

Теперь Гэрэлма поверила. Раскраснелась, рассвирепела. Стала дёргать Сашу за куртку — чуть ворот не оторвала. Повела его наверх, к Арине Гарифовне. Сёма, не переставая сопеть, понёсся впереди, с прытью, удивительной для его телосложения, перескакивая через ступеньки. Саша был уверен, что спас друзей — теперь у них будет достаточно времени, чтобы выбраться из квартиры.

— Вот так, — закончил рассказ Саша.

— А дальше чего было? — спросила Аюна.

— Чего-чего… Заставили всё мыть. Осколки собирать. Потом Гэрэлма меня за ухо через весь Городок к дому вела. И Сёма ошивался вокруг. Говорил, что на щепки разнесёт наш «Бурхан».

— А Гэрэлма?

— А она ещё баллончик выбросила, чтоб мне от папы больше досталось.

— Гадюка, — прошептала, скорее даже прошипела Аюна, словно сама обернулась змеёй.

— Ну мне и досталось. Кое-как сидел сегодня. Это хорошо, что папа снял с ремня пряжку. Потом ещё два часа в углу стоял. Теперь телевизор на неделю запретили.

— Сашка! — Аюна неожиданно обняла Сашу. — Спасибо тебе. Ты молодец. И прости, что я тебя Людвигом называю.

— Да ничего, — пробубнил Саша.

Даже в полумраке штаба было видно, что он покраснел — на его худом тёмном лице выступили ещё более тёмные полосы.

— Вообще это моя фамилия, так что ничего.