Ну и, наконец, о молодых людях, четырнадцати-пятнадцатилетних школьниках и школьницах, нашей, возможно, будущей интеллигенции, которые выходят на площади российских городов с антиправительственными лозунгами и ножами в карманах. В их сознании и поведении господствует стадность толпы, пробуждающая в них самые дикие инстинкты и животные позывы. В их мозгах — те же самые культурные стереотипы, о которых я говорил выше.
Мой общий вывод: наша интеллигенция, заявляющая о своей независимости от родовых стереотипов в их общинно-самодержавной, советской и иных интерпретациях, на самом деле остается этим стереотипам приверженной. Она несет в себе культуру локализма. Поэтому главным противником и личности, и гражданского общества, и либеральной идеи являются родовые ценности в мышлении и широких масс, и интеллигенции, и формирующейся личности как субъекта реформ.
Эти ценности — самое дорогое для российской власти. Они для нее — основание принятия всех решений. Отсюда и нападки Путина на либералов, и писания Суркова, и «манифест» Никиты Михалкова, и лозунги «нашистов» всех мастей и оттенков.
Что же делать тем, кто всему этому хочет противостоять, кто ищет этому альтернативу? У них, думаю, нет иного выбора, кроме глубокой и бескомпромиссной критики исторически сложившихся стереотипов русской культуры с позиции смысла личности. Здесь я и вижу основной способ нашего одностороннего усиления.
Либеральная идея в России пока не способна оформить себя политически. И потому задача ее сторонников сегодня — ослаблять действие инерции культуры на интеллигентское и массовое сознание. Их задача — последовательно способствовать тому, чтобы сознание интеллигенции осмысливало себя через ценностный выбор принципа личности как основания мышления, принятия решений. Как основания своего саморазвития и развития России.
Осмысление этого принципа как права и способности человека выйти за рамки локализма не есть политический выбор. Речь идет не о борьбе за президентское кресло или место в Думе, а о гораздо более масштабной и почетной задаче. Речь идет о борьбе за русского человека.
Мы должны быть последовательны и бескомпромиссны в наших усилиях. Подчеркиваю:
Игорь Клямкин:
Интересная постановка вопроса — я имею в виду и идею «одностороннего усиления», и мысль о том, что утверждению либеральной культуры компромисса в наших условиях должна предшествовать либеральная бескомпромиссность. Но как избежать при этом заражения локализмом, которым мы и без того больны? На мой взгляд, это мыслимо только в том случае, если бескомпромиссность будет проявляться не только в критичности, будь-то к власти, культуре или чему-то еще, но и в альтернативной проектной конструктивности.
Такая конструктивность не может сводиться к бесконечным заявлениям о том, что политическая конкуренция лучше политической монополии, независимое правосудие лучше басманного и хамовнического, свобода СМИ лучше их несвободы, а отсутствие коррупции лучше ее присутствия. Если не будет конкретных проектов реформирования политсистемы, судов, госслужбы, никакого «одностороннего усиления» не получится.
Наверное, Михаил Афанасьев прав в том, что у старых либеральных консерваторов в данном отношении есть чему поучиться. Но консерватизму в смысле упования на авторитарную власть у них, по-моему, учиться не надо. Альтернативная проектность должна адресоваться обществу. С тем чтобы оно представляло себе, что такое правовое государство, в котором никогда не жило, каковы его международные институциональные стандарты и каким именно оно может и должно быть в России.
Однако предрасположенности к такой работе на перспективу в либеральной интеллектуальной среде пока не наблюдается. Установка же на бескомпромиссность, противостоящая «системному либерализму», становится все более привлекательной. Но в том, что она сама по себе приведет к «одностороннему усилению», я не уверен.
Следующий — Денис Викторович Драгунский.
Денис Драгунский:
«Горе тому либералу, который утратил свою идентичность»
У меня нет вопросов и замечаний к докладчику, но есть вопросы и замечания к реальности, которая вокруг нас. Реальность, в которой мы живем и о которой рассуждаем. Алексей Алексеевич, а вслед за ним и Михаил Афанасьев, говорят, что такие люди, как Тургенев, оказывали на реальность какое-то влияние. Они оказывали его через публику, которая их читала. Но то был все же очень узкий слой, численность которого вряд ли превышала несколько десятков тысяч человек. Это до смешного мало, но, как оказалось, достаточно для того, чтобы как-то изменить или хотя бы модулировать ход социального развития — я имею в виду преобразования Александра II.