Кудеяр

Приехал вместе с Данилом Адашевым, своим бранным сотоварищем, и князь Димитрий Вишневецкий; и он хотел не отставать от других в своем новом отечестве и положить часть своего достояния на благочестивое дело.

Полоненники один за другим уезжали и уходили с Крымского двора, число их все умалялось, редело, и, наконец, осталось их не более двух десятков… Между ними была женщина, одетая в тулуп, повязанная какою-то грязною тряпкою; она сидела на колоде под окном избы, то поглядывая вокруг с тревожным взглядом, то опуская глаза с выражением безнадежности. Возле нее стоял ребенок трех или четырех лет, круглолицый, смуглый, в овчинном тулупчике и в бараньей шапочке, и жевал кусок черного хлеба. Женщина была еще молода, статно сложена, но горе провело по ее худощавому лицу рановременные морщины, так что, взглянувши на нее, всяк невольно назвал бы ее молодою старухою. Ее черные большие глаза носили следы былой живости и страсти и вместе с тем выражали столько грусти и терпения, что нельзя было взглянуть в эти глаза без сострадания и вместе без уважения: в них светилось много благородного, прямодушного, честного. Увидя Вишневецкого, женщина невольно вздрогнула: ее поразил наряд этого князя, отличный от наряда московских бояр; женщина увидала что-то для себя знакомое, родное; она встала и подошла к одному из посетителей; ребенок неотвязчиво шел за нею со своим куском.

Она спросила, кто этот господин.

Ей сказали, что это Вишневецкий.

– Князь Димитрий Иванович! – воскликнула женщина и побледнела, задрожала всем телом, неровными шагами подошла к Вишневецкому и упала к ногам его.

– Отец наш, кормитель наш… – сказала женщина, – сам Бог тебя принес, голубчик… спаси меня… я твоя, я не здешняя, я не московка, я из Черкасс, твоя подданная…

– Как же ты попалась сюда, в московский полон? – спрашивал Вишневецкий.

– Виновата, милостивый князь, прости меня, бедную… обманом сюда зашла я; стали в Крыму собирать московский полон, чтоб отправлять в Москву… я назвалась московкою. Меня продали уже другому хозяину, а тот не знал, что я из Украины, и отпустил меня; если б знал, не выпустил бы. Думала: на страх Божий пойду, может быть, кто-нибудь в кабалу возьмет, хоть в чужой стороне буду жить, все же в христианской, не в бусурманской, а может быть, думала, попадется и такая христианская душа, что в мой родной край отпустит. И пошла. А вот, на мое счастье, тебя, господина нашего, Бог принес сюда. Возьми меня, христа ради, отправь в мой край.

– Когда ты из Черкасс, я возьму тебя, – сказал Вишневецкий, – ты вдова, что ли?

– Не вдовою взята была в неволю, теперь не знаю, вдова или замужняя… Меня татары схватили на хуторе, а муж был у тебя на службе. Мой муж Юрий Кудеяр, что атаман Тишенко в приймы взял за сына, а я дочь Тишенкова.

– Твой ангел-хранитель с тобою! – сказал Вишневецкий. – Ты увидишь своего мужа, увидишь сегодня, он здесь, в Москве, со мною, тоскует о тебе!

Женщина вскрикнула, всплеснула руками; болезненное чувство, смесь радости и вместе ужаса, захватило ее дыхание. Не знала она, что с нею, что делать ей: хотелось ей поскорее лететь к мужу и в то же время провалиться сквозь землю от стыда; не знала она: благодарить ли судьбу или клясть ее…

– А этот ребенок – твой? – значительно спросил Вишневецкий.

– Мой, милостивец, мой, да не моего мужа… Я не хотела; меня били, мучили, я не поддавалась; меня продали в другие руки – и там тоже… насильно, Бог свидетель, насильно… Я была невольница, на работе, в кандалах.

– Верю, – сказал Вишневецкий, – однако я тебе скажу: Кудеяр твой крут; я его знаю, тебя он простит, да и как не простить? Ты невинна; коли б винна была, не убежала бы из Крыма; но ребенка чужого, да еще бусурмайского, навряд он примет за родного сына. Зачем ты взяла его с собою? Оставила бы его там.

– Мне его отдал хозяин. «Ступай, говорит, с ним, нам не нужно его!»… У него своих жен шесть, и от каждой жены ребята… Сам знаешь, милостивый князь, я мать; оно хоть и бусурманское, а все ж мое: родила, муки принимала, кормила, ночи не спала.

– Не знаю, – сказал Вишневецкий, – Кудеяр не возьмет его. Неладно.

Вишневецкий, отошедши, рассказал Адашеву и Курбскому о случившемся. Узнал и Сильвестр. Протопоп подошел к Вишневецкому, с которым заговорил в первый раз, и сказал:

– Неисповедимы пути Божии, чудны дела его. Вижу перст Божий! Князь Димитрий Иванович и вы, бояре, не говорите мужу этой женщины о ней, пока я не скажу царю; отдайте ее на попечение мне.

– Возьми, честнейший отче, твори, как Бог тебе на сердце положит, – сказал Вишневецкий.

– Твое дитя не крещено? – спросил Сильвестр женщину.

– Нет, отче, бусурманское.

– Я крещу его. Оно будет наше. Я буду увещевать твоего мужа, а не захочет взять ребенка, не бойся; я возьму его на свое воспитание; вырастет – человек из него будет!

В это время женщина, случайно повернувши голову, вперила глаза вдаль и, не слушая более слов Сильвестра, с криком бросилась бежать. Сильвестр, бояре, Вишневецкий обратили за нею свои взоры и увидели Кудеяра.