Кудеяр

Кудеяру было все равно: турки или татары завоюют Москву, – лишь бы только царя Ивана уничтожить, лишь бы только побольше зла наделать русскому народу, к которому он питал ненависть со времени измены разбойников. Кудеяр не стал перечить хану и должен был ждать скрепя сердце. Ему некстати было на первых порах не ладить с большинством. Ему хотелось, чтоб все беи и мурзы относились к нему дружелюбно. И так было на самом деле. Один только явлашский бей был его заклятым врагом как давний доброжелатель Москвы. Письмо царя Ивана к явлашскому бею, перехваченное Кудеяром в разбитом караване и посланное хану, чуть было не подвергло бея опасности. Хан тогда же передал его суду курилтая. Но явлашский бей уверил всех, что ничего не знал об этом письме. Курилтай признал бея невинным, тем более что и выражения в письме царя Ивана были какие-то несмелые и как будто показывали, что московский царь не уверен, чтоб явлашский бей ухватился горячо за предприятия, враждебные хану. С тех пор, однако, явлашский бей боялся говорить что-нибудь в пользу русских, как делал прежде, и на последнем собрании курилтая, возражая против Кудеяра, нарочно дал только совет об отсрочке нападения, совпадавший с мнением большинства. Этот совет, принятый всеми вельможами крымского юрта, поднял значение явлашского бея, к крайней досаде Кудеяра; Кудеяр вооружал хана против бея. «Если, – говорил он хану, – этот человек теперь и правду сказал, то все-таки, твое величество, не изволь ему доверять и, когда придет время идти в поход, держи от него в тайне свой умысел, а то он заранее передаст вести московскому царю».

Разъяренный Иван, узнавши чрез Нагого о том, что Кудеяр находится у хана, велел задержать ханского посла Ямболдуя, а его татар заковать. Хан узнал о том и приказал таким же образом поступить с Афанасием Нагим и его посольскими людьми, а к царю Ивану отправил гонца с грамотою, требовал отпустить Ямболдуя, выдать скрывавшегося в Московском государстве врага своего – Акмамбета, прислать большие поминки соболями и деньгами и уступить Казань и Астрахань, а в случае отказа грозил сделать с Русским государством то, что сделал некогда предок его, Батый-хан. Царь по этому письму выпустил из-под стражи Ямболдуя с людьми его, но задержал ханского гонца, приказал собирать войско к Оке и медлил ответом хану, выжидая, до какой степени могут осуществиться на деле угрозы хана. Вдруг, в начале лета 1570 года, принесли царю известие, что станичники видели в степи громадные толпы ногаев, видели и зарево от пылающих костров их, слышали прыск и топот бесчисленного множества лошадей. Царь Иван пришел в страх от таких известий. Он отправил к Девлет-Гирею гонца, обещал отдать Астрахань, но так, чтобы ханы, которые будут там посажены, назначались разом царем московским и ханом крымским; царь обещал прислать большие поминки и выдать Акмамбета, но взамен последнего просил хана выдать Кудеяра.

Грамота царя Ивана должна была быть прочитанною в собрании курилтая. Хану щекотливо казалось, если в присутствии Кудеяра будут говорить в совете о выдаче Кудеяра, и он хотел собрать совет в его отсутствие, когда Кудеяр поедет в свое пожалованное ему от хана поместье.

Но один мурза, искавший покровительства у Кудеяра как у ханского любимца, известил его об этом заранее. Кудеяр явился неожиданно в курилтай и занял свое обычное место, подобавшее ему по званию тат-агасы. Нечего было делать, приходилось читать грамоту царя при Кудеяре.

По окончании чтения Кудеяр сказал:

– Мучитель, несытый кровью моей безвинной жены, ищет моей головы. Если она ему так нужна, отдайте ее, но Астрахани за нее мало; пусть прибавит Казань в вечное владение нашему светлейшему хану и всему крымскому юрту. Пусть, сверх того, отдается под руку нашего светлейшего хана с Москвою и со всеми своими землями и городами, назовет себя ханским холопом, так как его предки были холопами предков нашего могущественнейшего государя. Коли он на то согласится, отдайте меня, а до той поры, пока он не пришлет своего ответа, посадите меня в тюрьму, чтоб я не ушел.

Все молчали. Девлет-Гирей первый прервал молчание и сказал:

– Наш достойный тат-агасы! Никакой мудрый и искусный стихотворец не мог бы прославить твое великодушие и твою преданность истинной вере, которую ты принял по Божию изволению, просветившему твой разум! Ты готов принести жизнь свою и подвергнуть себя великим мучениям за славу татарского народа! Но мы все, начиная от меня, государя вашего, и до последнего татарина, умеем ценить нашего друга и мудрейшего сановника. Ни за какие сокровища Соломоновы не отдали бы мы тебя в руки врага. И как бы могли мы совершить такое дело, когда бы оно было ужаснейшее преступление против Корана. Мы просили у царя Ивана выдачи Акмамбета, потому что московский царь неправоверный и правды не знает; мы же, правоверные, как можем отдать на погибель нашего благодетеля, тем паче принявшего нашу истинную веру!