Кукла

Вскоре после посещения князя я опять собрался к пани Ставской (это было в тот самый день, когда император Вильгельм после истории с Нобилингом взял бразды правления в свои руки). В тот вечер эта бесподобная женщина была в прекрасном настроении и нахвалиться не могла баронессой.

- Представьте себе, - говорила она, - какая это, при всех ее чудачествах, благородная женщина! Заметив, что мне скучно без Элюни, она предложила мне всегда приводить с собою дочку на эти несколько часов...

- То есть на эти шесть часов за два рубля? - ввернул я.

- Ну, какие же шесть! Самое большее четыре... Элюня там отлично проводит время; правда, ей запретили что-либо трогать, зато она может сколько угодно смотреть на игрушки покойной девочки.

- А игрушки действительно так хороши? - спросил я, готовя про себя некий план.

- Прекрасные игрушки, - оживленно отвечала пани Ставская. - Особенно одна огромная кукла, у нее темные волосы, а если нажать... вот здесь, чуть пониже корсажа... - тут она зарумянилась.

- Позвольте спросить, не в животик ли?

- Да, да, - быстро проговорила она. - Тогда кукла водит глазками и говорит "мама!". Ах, до чего забавно! Мне самой хотелось бы такую. Зовут ее Мими. Элюня, как увидела ее в первый раз, всплеснула ручками, да так и застыла на месте. А когда пани Кшешовская нажала куклу и та заговорила, Элюня закричала: "Мама, мамочка, какая же она красавица! Какая умница! Можно поцеловать ее в щечку?" И поцеловала ее в носок лакированной туфельки.

С тех пор она даже во сне бредит этой куклой: как только проснется, просится к баронессе, а там - становится перед куклой, сложив ручки, как на молитву, и глядит не наглядится... Право же, - закончила пани Ставская, понизив голос (Элюня играла в соседней комнате), - я была бы счастлива, если бы могла ей купить такую куклу...

- Наверно, она очень дорогая, - заметила пани Мисевичова.

- Ну что же, маменька, пусть дорогая, - возразила пани Ставская, - кто знает, смогу ли я еще когда-нибудь доставить ей столько радости, как теперь этой куклой.

- Кажется, у нас есть как раз такая же кукла, - сказал я, - и если вы соблаговолите зайти к нам в магазин...

Я не осмелился предложить куклу в подарок, понимая, что матери будет приятнее самой обрадовать ребенка.

Хоть мы и говорили вполголоса, Элюня, должно быть, услышала, о чем идет речь и выбежала к нам с разгоревшимися глазенками. Чтобы отвлечь ее внимание, я спросил:

- Ну, Эленка, как тебе нравится баронесса?

- Так себе, - отвечала девочка, опершись на мое колено и глядя на мать. (Боже мой, почему я не отец этого ребенка?)

- А она разговаривает с тобой?

- Очень мало. Только раз она спросила, балует ли меня пан Вокульский?

- Вот как? А ты что?

- Я сказала, что не знаю, какой это пан Вокульский. Тогда баронесса говорит... Ах, как ваши часики громко тикают. Можно мне посмотреть?

Я вынул часы и дал их Элюне.

- Что же говорит баронесса? - напомнил я.

- Баронесса говорит: как же ты не знаешь пана Вокульского? Ну, тот, что к вам ходит с этим... раз... раз... развральником Жецким... Ха-ха-ха! Вы вральник, да?.. Покажите мне, что там внутри в часах...

Я взглянул на пани Ставскую. Она была так поражена, что даже забыла сделать замечание Элюне.

Попили мы чайку с сухими булками (прислуга объяснила, что сегодня нельзя было достать масла), и я попрощался с достойными дамами, поклявшись в душе, что, на месте Стаха, я не отдал бы баронессе дом дешевле ста двадцати тысяч рублей.

Между тем эта ведьма, исчерпав все возможные протекции и испугавшись, как бы Вокульский не поднял цену или не продал дом кому-нибудь другому, в конце концов решилась заплатить сто тысяч.

Говорят, она бесновалась несколько дней подряд, закатывала истерики, исколотила прислугу, обругала в нотариальной конторе своего поверенного, но все-таки купчую подписала.

Прошло несколько дней после продажи дома, и все было тихо. То есть тихо в том смысле, что мы перестали слышать о баронессе, зато начали ходить к нам с претензиями ее жильцы.

Первым прибежал сапожник - тот, из заднего флигеля, с четвертого этажа, - плакаться, что новая владелица повысила ему квартирную плату на тридцать рублей в год. А когда я ему наконец втолковал, что нас это уже не касается, он вытер слезы и хмуро буркнул на прощание:

- Видать, пан Вокульский бога не боится, - взял да и продал дом кровопийце.

Слыхали вы что-нибудь подобное?

На другой день пожаловала к нам в магазин хозяйка парижской прачечной. Выглядела она внушительно: бархатный салоп, движения величавые, а физиономия полна решимости.

Уселась эта дама в кресло, осмотрелась вокруг, словно пришла с намерением купить парочку японских ваз, и вдруг разразилась: