Кукла на качелях

Радости не получилось. Слишком хреново устроен мир, где надо радоваться грязной веревке. Сиди теперь, жди Твердолобиху, репетируй честные глаза и соответствующее выражение морды лица. А завтра, пожалуй, можно будет и вправду ни на шаг не отходить от старухиных козлов. Некуда отходить…

Ногу дернуло судорогой – так неожиданно, что я чуть не заорала. И внезапно где-то совсем рядом раздался дикий, оглушительный, душераздирающий вопль.

Секунда тишины – и жуткий, негромкий треск ломаемых веток и шелест листьев прямо над головой.

Передернувшись, как от электричества, я вскинула голову. Прямо надо мной нависала темная, косматая, душная громадина. Переминались у самых глаз тощие ноги с лысыми коленками. Сверху призрачным белесым клином ходила из стороны в сторону клочковатая борода. Тускло блеснули глаза – как всегда, злорадные, словно замышляющие что-то исключительно мерзкое.

– Бусик, – проговорила я тонким дрожащим голосом. – Бусик-Бусик-Бу…

Козел наклонил морду; на острые концы рогов накололась, как яблоко, почти круглая луна. И – двинулся на меня.

И тогда я вскочила и ринулась бежать. Мимо тропы, мимо веревки, сквозь кусты, сквозь шипы на лице… Волосы и платье клочьями оставались в кустарнике. Прочь!!! Сквозь боль в ногах и во всем теле, сквозь темный, жаркий, неуправляемый ужас…

… Горячие руки на плечах. Всё. Я была уверена, что умру.

– Лиза… Боже мой, Лиза…

Шелестящий нечеловеческий шепот. Лицо впечаталось в шерсть грубой вязки, колючую, пропахшую потом. Объятия – словно кольца вязаного удава. Который хочет не просто слегка придушить – раздавить. Глоток воздуха – снова стиснулось кольцо – чуть слабее – обжигающие пальцы шарят по груди…

– Лиза… ты… со мной…

И тут я его узнала. Нет!!! Резко, с отчаянной силой развела руки в стороны; отодрала, разорвала на две части шерстяного удава. Козел Твердолобый!..

Отскочила на шаг. Лихорадочно нашарила на груди уже мокрый от чужого пота янтарный кулон.

– Подавитесь!.. Слышите? Забирайте его себе и целуйтесь с вашим святым оберегом! Мне – надоело. Я…

Истерика, рыдания, слезы в три ручья. Я – никому не нужна. Даже Твердолобому. Дешевая цацка с набережной – да, а я…

– Лиза!!!

Снова кольца – уже на запястьях. Железные, не вырваться. Я все-таки попыталась – рванула его на себя; потеряла равновесие, упала в колючую траву, на острый камень под спиной…

Лицо – так близко, что не различить черт. Так, что глаза сливаются в один длинный глаз. Так, что шепот ощущается на щеках горячим влажным дыханием.

– Лиза… я не понимал… теперь знаю… Ты – мой оберег…

– Пустите!..

– Я люблю тебя… Я хочу, чтобы…

– Вась-Ильич, вы…

– Говори мне «ты». Говори «Вася»…

И – еще ближе. Губы – на губах, потом на глазах, на волосах, на шее… Это все неправда. Это – потому что змейка в янтаре. Олежка так и не спросил, сколько она там стоила, в Ялте…

Олежка.

«… Ни в одно лето».

– … чтобы мы были вместе – всегда. Всегда, понимаешь?!..

– Я не…

Не смогла договорить – навалился сверху, душный, пульсирующий, тяжелый… Уже без шерстяного свитера.

Тепло. Как тепло…

– … моей женой.

И снова – пальцы на груди. И жгучие губы… Прямо на груди, не в ложбинке, не там, где… И вообще, кажется, он давно перекрутился за спину, этот святой оберег…

– Всегда…

Глава четвертая

В предрассветном полумраке его лицо было серьезным и сосредоточенным. Как будто решал математическую задачу, а вовсе не спал. Сонными казались только ресницы – пушистые, мягкие… Как это я не замечала, что у него такие густые ресницы? Наверное, из-за очков.

Вася. Вася…

Вслух не получилось. Тронула за плечо и прошептала просто:

– Просыпайся… ну просыпайся, а?

Он заворочался, недовольно забурчал; пришлось легонько его потрясти. Открыл глаза и непонимающе уставился на меня.

Как будто вот-вот спросит: где я?.. и кто ты вообще такая?

– Лиза… ты что? Рано ведь еще…

– Светает, – объяснила я. – Сейчас твоя мать придет меня будить. Представляешь, что будет, если?..

Он сел; застонали пружины древнего матраса. Поежился, накинул на плечи шерстяное одеяло с прорехами: уголок, в который куталась я, выскользнул из рук. Холодище пронизал насквозь, кожа моментально подернулась пупырышками – но отвоевывать одеяло назад или придвинуться поближе к Твер… Васе, черт, Васе, Васе!.. было как-то неудобно.

– Ну и что? – он зевнул.

Я пожала плечами. Вчера вечером, когда мы лежали в жухлой траве, а Твердолобиха тройными причитаниями собирала вокруг себя козье стадо, попутно поминая меня последними словами, он тоже порывался так и выйти к ней вдвоем. Ну и что?

Но по зрелом его размышлении я выбралась на тропинку одна. И, помогая старухе гнать стадо к дому, предположила невинно, что Василий Ильич, наверное, вот-вот вернется… За ужином Твердолобиха разливала мерзкое молоко, я расставляла тарелки, коты путались под ногами, а он… Вася… Что ж, любая разведка была бы им довольна.

Только через час, когда бабка захрапела, он осторожно, стараясь не скрипеть на ветхих ступеньках, поднялся ко мне на чердак…

И был прав. Кому нужны Твердолобихины вопли на ночь глядя?..