Куколка

Последующие три дня происходило одно и то же, только каждый раз был другой мужчина. Очередной мучитель принудил ее взять его член в рот, еще один вошел в нее сзади, как будто она была собачкой, а последний заставил оставаться в белье и сесть к нему на колени, как будто она его дочь или племянница. Но чувства он при этом испытывал явно не отеческие. Его руки шарили у нее в панталонах, и Бэлль подумала, что он играет в какую-то грязную игру. Наконец он взял ее сзади и так долго мучил, что ей казалось, боль и страдания никогда не закончатся.

После пятого насильника Бэлль стало тошнить. К вечеру рвать было уже нечем, но позывы остались. Девочка настолько ослабела, что экономка попыталась накормить ее из ложки, но Бэлль все вырвала.

Девочка лежала в постели, не испытывая желания поправиться. Она чувствовала себя мертвой. Словно в тумане она видела, как приходит ночь, а потом вновь наступает день. Бэлль понятия не имела, сколько прошло времени, но заметила, что служанки встревожились, когда она без посторонней помощи не смогла воспользоваться ночным горшком. Вероятно, они поставили в известность об этом мадам Сондхайм, потому что к Бэлль пришел врач.

Он немного говорил по-английски, и уже от одной его попытки побеседовать с ней Бэлль расплакалась.

— Как добрался Франция? — спросил он, прослушивая ее легкие, измеряя давление и ощупывая живот.

— В сундуке. Меня привезли плохие люди, — рыдала она, хватая его за руки и заставляя выслушать. — Моя мама в Англии, наверное, думает, что я умерла. Помогите мне!

Врач вопросительно взглянул на мадам Сондхайм, но та только пожала плечами.

— Она плохая женщина! Она позволила пятерым мужчинам сделать это со мной. — Бэлль сбросила одеяло и показала на свою промежность, потому что не знала, как еще объяснить.

— Я посмотреть, что мочь сделать, — осторожно ответил врач и бережно погладил ее по щеке, как будто заверяя в серьезности своих намерений.

После визита доктора Бэлль почувствовала себя немного лучше, не только из-за лекарства, которое он оставил, но и благодаря надежде на то, что помощь не за горами. Она заснула, представляя, что вернулась домой, к себе в кухню, к Мог и маме.

Бэлль проснулась оттого, что в ее комнату вошли. Видя, что к ее кровати приближается мужчина, она закричала что есть мочи. Но с незнакомцем была Дельфина. Она рванулась вперед и закрыла Бэлль рот рукой, приказывая молчать. Потом что-то залопотала на французском. По тому, как она замахала руками на мужчину, а затем усадила Бэлль на кровать и завернула ее в одеяло, было понятно, что этот мужчина будет куда-то ее нести. Девочка надеялась, что в больницу, потому что при одном взгляде на мужчину ее начинало тошнить еще сильнее.

Она думала, что поездка в экипаже ей приснилась, однако скрип колес и цокот копыт казались вполне реальными.

Бэлль проснулась и тут же испугалась тишины — ее на самом деле перевезли в другое место. В доме мадам Сондхайм постоянно раздавались какие-то звуки: людские голоса, цокот лошадиных копыт на улице, музыка, а днем — отдаленное жужжание пилы и грохот (вероятно, от завода или мастерской). Звуки были не обязательно громкими, но непрерывными, как жужжание насекомых летом.

Здесь же было тихо, как на кладбище, как будто на много километров вокруг не было ни единой живой души. Бэлль повернулась к источнику бледно-золотистого света и увидела большое окно с обвисшими тонкими занавесками персикового цвета, колышущимися на легком ветерке.

Постель была теплой и уютной, но несвежий запах, идущий из-под одеяла, свидетельствовал о том, что она пролежала здесь, возможно, несколько дней. Бэлль попыталась сесть, но почувствовала, что еще слишком слаба, и снова упала на подушку. Комната была голой, почти как монашеская келья. Узкая железная кровать, простой деревянный стул, возле кровати — обитый войлоком карточный столик, на нем кувшин с водой и стакан. Стены были побелены, а над кроватью висело распятье. Ни зеркала, ни картин, ни умывальника. Где она?

Бэлль вспомнила, что заболела и к ней приходил врач. Сейчас она чувствовала себя хорошо. Немного поерзав в кровати, она поняла, что интимные места у нее больше не болят. Ей удалось дотянуться и налить себе стакан воды: горло пересохло, и так приятно было почувствовать вкус влаги.

Ее напугал звук открывающейся двери. Она невольно съежилась под одеялом и закрыла глаза.

Вошедшая говорила по-французски, и ее мягкий голос был таким же убаюкивающим, как и царящая здесь тишина.

— Тебе уже лучше, ма шерри? — наконец спросила она по-английски.

Бэлль тут же распахнула глаза и увидела очень красивую женщину лет тридцати. У нее были светло-каштановые волосы, собранные в пучок на затылке, и большие серые глаза. Женщина была одета в серое шерстяное платье с высоким воротником, украшенным жемчужной брошью.

— Вы говорите по-английски? — изумилась Бэлль. Голос у нее срывался.

— Немного. Меня зовут Лизетт. Я ухаживаю за тобой с тех пор, как ты сюда поступила.

— А что это за место? — испуганно спросила Бэлль.