«Куколка»

— Мне еще никогда не было так плохо! — слабо запротестовала она. — Я всегда испытываю слабость перед первым выходом, но еще ни разу мне не приходилось часами обниматься с унитазом!

Мэтт покачал головой:

— Тебе еще ни разу не приходилось выходить на сцену в главной роли…

Он едва успел отскочить — Пиппу снова вырвало.

— Теперь я понимаю, почему ты настояла, чтобы твои родители приехали не сегодня, а завтра! — воскликнул он, помогая ей привести себя в порядок. — Ну, довольно. Поднимайся, и быстро в душ, тебе сразу станет легче. Ничего, осталось недолго. Ты будешь восхитительна, это я тебе обещаю.

И конечно, он опять оказался прав. Даже Ли засомневался в том, сможет ли Пиппа выйти на сцену — настолько плохо она себя чувствовала, — однако стоило ей оказаться перед раскрытым занавесом в луче прожектора, как к ней вернулись силы. В первые минуты спектакля она еще чувствовала мощный выброс адреналина в крови, но очень быстро ее природный талант взял на себя командование и телом, и голосом, и сознанием.

Благодаря стараниям прессы, театр был полон до отказа. Пиппа забыла обо всем на свете — для нее не существовало ни публики, ни строгой критики, ни всех тех, кто любил покрутиться за кулисами, она не видела никого, кроме тех, кто оказывался рядом с нею. Во время ключевой финальной сцены, которую они играли вдвоем с Мэттом, Пиппа, прильнув к нему, плакала самыми настоящими слезами, до тех пор пока не опустился занавес.

В чувство ее привели восторженные овации зрителей, вызывавших их с Мэттом на поклон еще и еще раз. И вот наконец она получила роскошный букет — впервые за сыгранную главную роль.

— Кажется, им понравилось! — сказала она, когда им все-таки позволили уйти со сцены.

Мэтт обнял ее и повернул лицом к себе, прекрасно понимая, что здесь, за кулисами, они проводят наедине последние секунды.

— Ты была неподражаема, — нежно сказал Мэтт. Взволнованный и счастливый, он переживал ее успех, и его сердце бешено колотилось в груди.

Пиппа улыбнулась ему, и, взглянув в ее сияющие глаза, Мэтт ощутил приятную тяжесть в паху. Никогда еще не испытывал он такого мощного прилива желания, и на этот раз он позволил своим чувствам прорваться в восхищенном взгляде глаз.

— Не принижай своей роли, ты и сам был великолепен, — прошептала Пиппа, не отрывая взгляда от его лица.

Их губы слились в поцелуе, настолько полном страсти, что ничто в мире больше не существовало для них.

— Позже, — выдохнул Мэтт, с трудом оторвавшись от желанных губ, зная, что сейчас им помешают.

— Да, — прошептала она.

И тут же на них налетели люди. Здесь были избранная публика, журналисты, кто-то еще — и все хотели разделить их триумф на традиционном банкете, который должен был состояться в эту ночь после премьеры.

Когда Пиппа и Мэтт ухитрились наконец ускользнуть от шумного общества, часы показывали уже четыре утра, но Пиппе из-за всеобщей эйфории казалось, что вечер едва успел начаться. Им пришлось ждать, пока критики по свежим впечатлениям на ходу писали свои репортажи, и тут же бокалом шампанского отмечать с каждым из них один хвалебный восторженный отзыв за другим.

Во всех этих рецензиях Пиппе и Мэтту отводилось особое место и звучали самые изысканные комплименты. Пиппа выслушивала восторженные отзывы о своей игре, все еще не до конца понимая, что критики в действительности говорили о ней, а не о ком-то другом.

— Ну вот, видишь? — сказал Мэтт, когда они в конце концов добрались до отеля. — Разве я не говорил тебе, что они тебя полюбят?

Пиппа радостно рассмеялась:

— А тебя, Мэтт, они ведь и тебя любят!

— Я люблю тебя, — внезапно вырвалось у него.

Воздух в комнате сразу стал густым, вязким и неподвижным. Пиппа не отводила взгляда от лица Мэтта и понимала, что три этих коротких слова значили для нее больше, чем любые дифирамбы строгих критиков. И еще, глядя сейчас ему в глаза, она понимала, что наступило наконец то самое «позже», которое они друг другу пообещали, и ей нужно было решиться на последний шаг в их отношениях. Сейчас или никогда.

Они стояли на некотором расстоянии друг от друга не двигаясь, и тем не менее Пиппа слышала каждый его вздох и чувствовала, что их сердца бились в такт. Его глаза потемнели, в зрачках кипела страсть, не та сценическая страсть, которую он изображал несколькими часами раньше, а самая настоящая, живая, настойчиво рвавшаяся наружу.

Пиппе казалось, что все ее нервные окончания обнажились и горели огнем желания, трепеща от напряжения и предчувствия. Во рту у нее пересохло, но она почувствовала, как увлажнились тайные, сокровенные складки ее плоти.

Мэтт продолжал стоять неподвижно, и только на шее у него пульсировала тонкая голубая жилка. Пиппа чувствовала каждой клеточкой своего тела исходившее от него желание, и то возбуждение, которое он с трудом сдерживал, передалось ей, она испытывала такое волнение, какого никогда не испытывала прежде.