Кукушка

Не дав ему договорить и не переставая плакать, Октавия зажала ушки ладонями и затрясла головой так, что капли полетели во все стороны.

– Хорошо, хорошо. – Кукольник выставил вперёд ладони. – Успокойся: мы не будем их стричь. Нá полотенце – вытрись как следует и переоденься.

– Во что-о-о?..

– Возьми пока мою рубаху в сундуке… Фриц, отвернись! Porca Madonna, что делать, что делать?!

– Может, всё-таки останемся здесь? – робко предложил Фридрих.

– Chissá se domani![53] – сердито сказал Карл Барба. – По счастью, я сегодня не называл своего имени, но в этом городе полно бродяг, которые за полфлорина мать родную продадут, не говоря уже о нас. И если кто-нибудь из них прознал, где мы остановились… – Он топнул ногой. – Ах, жаль кукол, как же кукол жаль! Хорошо ещё, что я не взял сегодня с собой их всех… Но всё равно! Коль надо, можно обойтись и без Тартальи, и без Панталоне. Но Пьеро! Но Арлекин!..

И тут в дверь постучали.

Все трое замерли, кто где стоял.

Стук повторился. Октавия с писком прыгнула в кровать и зарылась под одеяло.

– Я ищу господина кукольника, – благожелательно сказал за дверью голос молодого человека, почему-то показавшийся Фрицу знакомым. – Кукольника с бородой. Да не молчите, я знаю, что вы здесь: я шёл за вами от самой площади. Если б я хотел вас выдать, я бы сделал это двести раз.

Кукольник прочистил горло.

– Что вам угодно? – наконец спросил он.

– Слава богу, вы там! – облегчённо вздохнули за дверью. – Я вам не враг. Я видел, как вы убегали от испанцев. Я хочу вам помочь.

Ответа не последовало. Карл Барба напряжённо размышлял.

– Так вы впустите меня? Иначе я ухожу, и тогда выпутывайтесь сами.

– Avanti… – наконец решился бородач. – То есть – тьфу! – я хочу сказать: входите.

Фриц откинул щеколду, и в комнату проник какой-то худой парень, почти подросток в серой, протёртой на локтях ученической хламиде. Острый нос, чахоточные скулы, серые колючие глаза. Неровно подстриженные чёрные волосы торчали во все стороны. За спиной у него был мешок с чем-то, видимо, тяжёлым, а по форме – угловатым.

– Здравствуйте, господин кукольник, – сказал молодой человек, ногою закрывая дверь. – Меня зовут Йост. – Он огляделся. – Я надеюсь, вам всем удалось убежать? А где малышка?

– Постойте, постойте… да я же вас знаю! – с удивлением сказал Барба, глядя на него через очки. – Ну да, конечно! Вы читали стихи на рыночной площади. Кстати, весьма недурные стихи, господин вагант.

Теперь и Фриц распознал в нежданном госте давешнего студента на бочонке.

– Польщён. – Парнишка шаркнул ножкой и раскланялся. Сбросил с плеч мешок. – Мне тоже понравилось ваше представление. Но к делу. Я принёс ваш сундучок…

– Мои куклы! – подпрыгнул Карл. – Вы принесли моих кукол! Юноша, вы мой спаситель! Как мне вас отблагодарить?

– Примите это как плату за спектакль, – сказал тот, уклоняясь от объятий. – И поменьше разбрасывайтесь такими обещаниями. К сожалению, мне не удалось спасти навес и инструменты. Впрочем, я, кажется, запомнил того парня, который унёс вашу трубу… Вы, видимо, приезжий, господин кукольных дел мастер? У вас нездешний выговор.

– Я родом из Неаполя.

– О, Сицилия![54] Снимаю шляпу. Я встречал сицилианцев – отважные ребята. Однако это странно, когда подданные короны так не любят испанцев.

Карл-баас в ответ на это сухо поклонился.

– Фландрия – тоже испанские владения, – сказал он.

– Ш-шш! – Парень прижал палец к губам. – В этом городе опасно говорить такие речи. А после того, как чуть не утонул этот испанец, вам опасно даже оставаться здесь. Но выбраться из города без письменного разрешения испанских чиновников теперь нельзя. Я поговорю с нужными людьми, они вам помогут. А пока…

Тут он умолк, завидев, как зашевелилось одеяло на кровати – это Октавия рискнула выглянуть наружу. Некоторое время поэт и девочка смотрели друг на друга, затем тонкие губы Йоста тронула улыбка.

– Прелестное дитя, – сказал он, – могу я узнать ваше имя?

Та опустила глаза.

– Меня… зовут… Октавия, – тихо сказала она.

– Вам очень идёт этот цвет.

Девочка сколько-то сдерживалась, потом природа взяла верх – носик её сморщился, и она опять заплакала.

* * *

…От взгляда на железо перехватывает дух, когда пядь за пядью меч являет миру своё узкое отточенное жало. Нет в мире человека, кто не испытал бы сильных чувств при этом зрелище, и безразлично, страх это, отчаянье или восторг.

Когда клинок оставляет ножны, раздаётся слабый звук – это не скрежет и не шелест, а нечто совершенно не от мира сего. Это песня смертоносного металла, металла, отнимающего жизнь, она как тихое предупреждение змеи, венцом которому – холодный чистый звон, и вслед за тем – бросок, укус и смерть. Для скольких тысяч человек этот звук стал последним, что они услышали в этой жизни?..

Но трофейный клинок выходил абсолютно бесшумно. У этого меча не было языка.

«Меч мой, меч, мой серый друг, мой гибельный собрат, моя печаль и радость; твоя любовь чиста и холодна, я убиваем ею в сумерках весны и счастлив, принимая эту смерть…»

Лис плясал на гравировке.