Культура

— Шесть с полтиной, — ответил Кирюхин, поставил вещи на пол и снял одну перчатку, чтобы дать посмотреть. Выйдя на подъезд, он долго стоял и, прищурив глаза, как будто был близорук, оглядывал площадь со стоявшими на ней извозчиками. Те обступили его в своих длиннополых кафтанах с кнутами в руках.

Когда Кирюхин подъезжал к своей деревне, он смотрел на крытые соломой избы, завалинки, водовозки и на встречных баб, мужиков и чувствовал к ним какое-то необъяснимое презрение за то, что они ходят в полушубках, без воротничков и не могут рассуждать.

И ему стало жаль себя, что он один во всей деревне такой умный, живет такой культурной жизнью. И чем было больше жалости к себе, тем больше презрения ко всем, а в особенности к своей жене.

Конечно, хорошо сейчас приехать домой: жена человек, в сущности, хороший, не крикунья, не скандалистка, и будь он не так культурен, он бы чувствовал себя прекрасно.

Но ведь он как только увидит ее, так почувствует к ней неодолимое презрение и ненависть за то, что она простая баба, никакого разговора поддержать не может. Ей про Америку говоришь, а она не знает, что такое есть эта Америка.

Вот он везет ей шляпку. А вдруг она, как вырядится, будет чучело чучелом? Нет, если шляпка не поможет, то бросит он это дело к черту.

Разве ему такую нужно жену? Ему нужна нежная, тонкая, деликатная, — такая же, как и он сам. А эта — как ступа.

И когда сани подъехали к дому, он увидел Акулину, несшую свиньям помои, и крикнул ей:

— Эй, сволочь, не видишь, что муж приехал? Держи вот, подарок тебе, шляпа. Небось и надевать-то не знаешь как. Эх, ты, рыло!.. Навязалась ты на мою шею… Здравствуй! Детишки как?…

1926