Культурный герой. Владимир Путин в современном российском искусстве

Оба писателя деятельно разрабатывают матрицу русского полифонического романа, предоставляя персонажам полную свободу для высказывания идеологий и мировоззрений в допустимой пропорции. Не по-коммерсантовски, а по-достоевски, то есть оставляя за собой если не знание истины в последней инстанции, то право в нужный момент прихлопнуть эту говорильню. Парламент птиц, по Пелевину.

Разница в тактике: Виктор Олегович ближе к концу с вялым эсхатологизмом констатирует «усталость и отвращение», отправляя персонажей в открытый не то космос, не то финал. Симпатии-антипатии Александра Андреевича очевидны на старте, поскольку общеизвестна его собственная имперская идеология с непременным мистическим перебором.

Связывает писателей актуализация русского Серебряного века — с его сплавом политики, мистики и эротики. «Господин Гексоген» начинается с гумилевского центона; Пелевин в романах «Чапаев и Пустота», «Священная книга оборотня» тяготеет к символистскому набору. В книге «Ананасная вода для прекрасной дамы» принципиален, даже на уровне названия, ранний Маяковский. Там же сюжетообразующая роль отводится русскому духовидцу Даниилу Андрееву, чьи визионерские видения травестированы прохановскими трипами в «Теплоходе» и — отчасти — в «Политологе».

Но всё это не столь важно, а принципиально для нашей темы, что оба писателя — ключевые авторы литературной путинианы.

В контексте этого явления забавно перетекание персонажей от одного автора к другому.

Дмитрий Быков в свое время издевательски комментировал послереволюционную романистику — «Хождение по мукам», «Города и годы», «Доктор Живаго»: дескать, в гражданскую войну герои то и дело нос к носу сталкиваются на перекрестках и полустанках России без должных на то, кроме авторского произвола, оснований.

Но здесь-то все куда круче, и не в одном романе, а в нескольких и даже многих сразу, у авторов, кажущихся во многом полярными. Когда от Пелевина к Проханову и обратно деятельно мигрируют протагонисты глянцево известных деятелей.

И — никакого произвола: других медийных фигур, способных быть этапированными в литературу, у писателей для нас просто-напросто нет.

О ком идет речь? Например, кремлевские политологи, готовые в любой момент стать оппозиционными политологами (и никого метаморфоза сия не занимает); Пелевин любит придумывать им квазидостоевские погоняла: Гойда Орестович Пушистый, политтехнолог Гетман, философвизионер Дупин. От превращения «дуги» в «дупу» прототипы угадываются еще легче; собственно, всё та же первая сборная соперничала за право узнать себя в герое «Политолога» Михаиле Львовиче Стрижайло (правда, кое-где у Проханова он назван Яковлевичем, прямо по Довлатову: «отчества моего ты не запомнил, но запомнил, что я — еврей!»). Победил, по общетусовочному мнению, Станислав Белковский.

Еще чекисты, естественно: вроде бы пелевинские джедай Лебёдкин и Влад Шмыга, чья голова напоминает дымящуюся гранату с выдернутой чекой, закольцованы (закрышованы) волком-оборотнем Сашей Серым, и в этом смысле мало напоминают бравых стариков-разведчиков у Проханова. Однако и у него прослеживается некая зооморфность — описывая своих генералов детально и жизненно, Александр Андреевич напоминает слепцов, ощупывающих слона на мелководье Ганга, — вроде бы по-разному, но об одном и том же.

Василий Якеменко, похоже, представлялся нашим авторам фигурой, тщательного камуфляжа не заслужившей; они с ним и поступили одинаково и предсказуемо, подвергнув поверхностной милитаризации. Пелевин — в антураже игры «Зарница» («Зал поющих кариатид»); Проханов — в военно-морском — капитан Яким из «Теплохода».

Еще — один из главных прототипов нашего времени, Владислав Сурков.

К нему Проханов примерился еще в «Политологе» (чиновник кремлевской администрации Чебоксаров), а в «Теплоходе» прото-Сурков выведен под именем Василия Есаула, воина, йога-разведчика-разводчика и спасителя государства.

Относительно Пелевина уже цитировалось о темноволосом серьезном кремлевском мужчине. Интересней, что сегодня и задним числом Суркова можно угадать в Вавилене Татарском, путь которого — от литинститутского поэта до верховного халдея и короля нанопиарщиков — легко проецируется на карьеру Владислава Юрьевича.

Еще забавней, что фильм по главному роману Пелевина, вышедший в прокат весной 2010 года, по стилистике и набору физиономий оказался куда ближе другому роману — «Околоноля» Натана Дубовицкого, который приписывали перу Владислава Суркова и где некий «Виктор Олегович» даже не окарикатурен, а злобно третирован.

Кстати, раз уж зашел разговор, несколько слов о фильме.

* * *

Очень трогательная, домашняя такая история.

Режиссер Виктор Гинзбург, который ранее в полном формате отметился единожды — фильмом «Нескучный сад» (1994 г., помните? вот и я не очень), а вообще живет и работает в Штатах, где снимает рекламу и клипы, и на этом основании полагает себя готовым пелевинским персонажем, — выпустил наконец кино по самому знаменитому роману писателя — Generation «П».