Культурный конфликт (сборник)

Родители неуверенно сопротивлялись. Ну и потом кто-то самый храбрый задал вопрос, который был у всех в голове:

– А что нам с этого будет? Наши дети тоже во Францию поедут или как? Ради этого, конечно, можно и понадрываться!

– Тихо, тихо! – пытается нас успокоить директриса. – На все вопросы отвечу по порядку. По поводу поездки ваших детей. У нас существует обмен между школами, естественно, в следующем году поедут наши дети. Кто поедет конкретно? Поедут лучшие! – и так многозначительно на нас смотрит и паузу держит. Мы все тоже многозначительно переглядываемся между собой. Какая умная женщина, ей же не положено вот так прямо говорить, что у нас дашь на дашь будет. Понятно же, что наши дети самые лучшие и есть!

Ну ладно, раз такое дело, напряжемся с этими французиками.

– Ваша задача – обеспечить им завтрак, ужин и место, где они будут спать, – тем временем продолжает директриса. – По возрасту дети разные, на инструментах тоже на разных играют, но в основном струнники – скрипачи, виолончелисты. Говорят только по-французски, старшие – немного по-английски. Ну нечего волноваться! Что вам с ними обсуждать? Утром завтраком накормили, за руку в школу привели, сдали под роспись. Вечером в семь под роспись в школе приняли, ужином дома накормили и спать уложили. Все! На самом деле это даже интересно!

– Куда уж интересней, – вздыхаем мы. – А кормить-то чем?

– Что сами едите. Вы же что-то едите? Это абсолютно простые люди, как мы с вами, только французские.

Нам достался мальчик Арно Шилькроде, одиннадцати лет. Скромный такой, тихий мальчик. Он приехал с сестрой и папой, всех их расселили по разным семьям, но вечерами семья должна была где-то воссоединиться. Воссоединение проходило обычно на нашей территории.

Когда я увидела папу, немного расстроилась – это и есть настоящий француз из Парижа? А собственно, почему нет? Внешне он вылитый Пьер Ришар, страшненький такой, маленький, зовут тоже Пьер. Но обаятельный, через десять минут про его, прямо скажем, не очень презентабельную внешность забываешь. Говорил он немного по-английски и пытался говорить по-русски, то есть готовился к приезду в Россию серьезно.

Каждый вечер он приходил с подарками, причем предназначенными именно для меня. В первый вечер это были цветы, во второй – настоящие французские духи, в третий – почему-то палка колбасы! Видно, за первые два дня иллюзии у Пьера на мой счет рассеялись и он понял, ЧТО мне действительно нужно в этой жизни, или не наедался он. Вроде кормили мы их хорошо, старались как могли.

Девчонка была ужасно смешная, как маленькая обезьянка – кудрявая, чернявая, всё время корчила рожи и громко хохотала. Звали ее Матильд-Мод. Как рассказал Пьер, всех женщин в родне у жены зовут Матильдами – и тещу, и жену, и бабушку жены. Причем живут они все вместе. То есть четыре Матильды в одном доме. На вопрос: «А почему так?» – ответил: «А невозможно было даже произнести другое имя! Сразу же шли упреки: значит, до меня у тебя была Жанет или Франсуаза?! Лучше пусть все будут Матильдами!»

– А как же вы не путаетесь?

– А это уже не мои проблемы, сами захотели. Я даже специально интонацию не меняю, когда кого-нибудь из них зову. Пусть все четверо бегут! (А французик-то вредненький!)

Жили мы, действительно, эту французскую неделю очень дружно и весело. Каждый вечер в школе проходили концерты детей – наших и французов. Мы, все родители, отпрашивались с работы, чтобы не пропустить выступление своего французского ребенка. Матильда была скрипачкой. Сказано это, конечно, очень громко. Рожи она умудрялась корчить даже когда играла – или удивленную, когда в ноту попадала, или обиженную, когда опять ничего не получалось, и громко хохотала, когда играть заканчивала. Такой непосредственности я больше в жизни своей не видела.

Арно играл на виолончели, был более сдержан, вел себя достойно. Мы хлопали в зале как сумасшедшие, каждый кричал «браво» своему французику. Наши дети по игре были выше на порядок, но мы старались этого не замечать, чтобы не обидеть гостей.

По утрам я приставала со своими переживаниями к Арно. Мне казалось, что у него что-нибудь болит, а он не может мне про это рассказать. Поэтому я пыталась объясниться с ним жестами: то за голову схвачусь и страшное лицо сделаю, то за живот. Он, наверное, думал: «Вот тетка ненормальная». А я думала: «Вот поедет мой сын в Париж и заболит у него живот или голова, и какая-нибудь французская мама обязательно догадается об этом и вылечит моего Антошку»!

Антошку в Париж не взяли. Причем некрасиво не взяли. Он всегда был первым учеником и выступал много, и, конечно, достоин был поехать. А нам даже не сказали, что группа улетела в Париж. Мы как-то в лесу гуляли, навстречу нам педагог – кларнетист: «Антон, а ты почему в Москве? Вчера наши в Париж улетели».

Обидно было ужасно. С детьми так поступать нельзя. Можно же было как-то объяснить по-человечески. Нехорошо.

Но, по большому счету, никто и не обещал!

Но хохочущую Матильду и Пьера с батоном колбасы мы с удовольствием вспоминаем до сих пор! А что там было бы в этом Париже? Неизвестно!