Купание в пруду под дождем

В своих соображениях о классическом романе Грегора фон Реццори «Мемуары антисемита» Дебора Айзенберг[65] подчеркивает то величайшее зло, какое способна причинить горстка злодеев, если их «бездеятельно поддерживают многие-многие другие люди, поглядывающие в окна своих безопасных домов и видящие безоблачное небо». Она перечисляет грехи этих бездеятельных людей: «беззаботность, слабая логика, бытовой снобизм — общественный или интеллектуальный, невнимательность».

Что мешает гоголевскому чиновнику по-настоящему быть полезным? Жесткое размещение себя в себе же самом, предельное предпочтение и защита всего, что есть он сам: его точки зрения, привычек, интересов, понимания границ своей ответственности. Как может что-то происходящее с Ковалевым по-настоящему иметь значение, если оно происходит с тем, кто… не-этот-чиновник?

Ни один из писателей, с чьими работами мы тут знакомимся, включая Гоголя, не мог бы вообразить ужасов Холокоста (или революции в России, или сталинских чисток), но, думаю, Гоголь сумел бы о них поведать; его стиль подошел бы для этого. Я смотрю «техниколоровские» фильмы, запечатлевшие нацистских вожаков на отдыхе, и эти люди кажутся мне совершенно гоголевскими персонажами. Массовые убийцы, нелепые в купальных костюмах, танцуют, огорчаются, иногда робеют перед объективом, их дурные замыслы кажутся им здравыми, и в мозгах у них (технократических, расистских, идеологически накрученных) ходит по кругу вывихнутый сказ.

Позвольте подчеркнуть: повесть наша не склеивается.

Невозможные события в ней есть, да. Могут быть в истории невозможные события? Разумеется. Скажем, у нас в рассказе сидим мы на званом обеде, и вдруг голова у хозяина отщелкивается, взлетает к потолку и плюхается ему в суп. Допустимо? Конечно. Какие ожидания это должно подогреть в читателе? Что автор это заметил и теперь сделает так, чтобы и рассказ это заметил. (Если больше никто за столом этого не замечает, нам такой недостаток внимания представляется промахом со стороны автора, то есть слабым письмом.) Есть и ожидание, что остаток рассказа учтет это событие (отстегнется еще чья-нибудь голова, или нам покажут, как хозяин рыдает в постели той ночью, пристыженный, то и дело ощупывая место стыка головы с шеей). В этом и есть, как мы уже говорили, суть рассказа, где происходит нечто невозможное: дело не в том, что это произошло (в конце концов, это же просто язык, и кто-то просто выдумывает), а в том, как рассказ на эту невозможность откликается. Тем самым рассказ сообщает нам, во что он верит.

В повести у Гоголя, когда происходит нечто невозможное, (1) никто не замечает этого или (2) кто-то замечает, но понимает превратно, а затем превратно же излагает случившееся. Речь здесь и о рассказчике, кому так и не удается прокомментировать странность происходящего, он превратно все истолковывает, предлагает объяснения, которые нас не удовлетворяют, и неспособен предоставить убедительные описания того, как излагаемое им могло произойти.

Процедурные вопросы по мере чтения громоздятся один на другой.

Иван Яковлевич бросает нос в реку, а через несколько часов Ковалев замечает его возле кондитерской, облаченного в мундир. Как нос выбрался из реки? Человеческие размеры он обрел до или после того, как выбрался из реки? Как за эти несколько часов ему удалось разбогатеть настолько, чтобы позволить себе карету? А выучиться разговаривать? Кто правит каретой? Как этого человека наняли? Заметил ли кучер, когда его собеседовали на работу, что потенциальный работодатель — нос?

Нос пытается удрать из города по «пашпорту», который «давно был написан на имя одного чиновника» (это «давно» странно, поскольку нос прожил отдельно от Ковалева всего несколько часов) и уже садится в дилижанс на Ригу. Почему нос стремится прочь из города? Слыхал ли он, что Ковалев его разыскивает? Как он мог об этом услышать? У носа есть уши? С кем он разговаривал? Кто бы стал разговаривать с ним? Распознают ли в нем нос другие люди? Полицейский чиновник «принял его сначала за господина», потом осознаёт, что это нос, и арестовывает его. Как он это осознаёт? Что ему подсказывает? На каком основании он арестовывает нос? Как он приходит к заключению, что нос принадлежит Ковалеву? Нос сознается сам? Предположительно при задержании нос по-прежнему человеческого роста, но как-то, прежде чем оказаться у Ковалева, завернутым в бумажку, он вновь сжимается, теряет одежды, способность самостоятельно передвигаться и разговаривать. Ужался он, когда на него надели наручники? Или перед этим? Что стало причиной возвращения ему носовости? Почему полицейский чиновник до сих пор подозревает, что Иван Яковлевич «главный участник в этом деле», если учесть, что этот полицейский не видел, как Иван Яковлевич бросает нос в реку, а если б и знал, ему неоткуда было б узнать, что в реку брошен был именно этот нос, поскольку он тут же поплыл бы вниз по течению, превращаясь под водой в статского советника, чтобы погодя выбраться из реки где-то ниже по руслу?

И так далее.