КУПИП

— Ужасно! — согласился Бабер. — И все же наконец — вот тут я прошу особого внимания — наконец он принес нас в совершенно замечательное место. В изумительную страну. В настоящую, подлинную страну сокровищ. Здесь, в этом необычайно богатом, обильном, сказочном краю мы нашли вот эти жемчужные раковины. Здесь мы поймали и этих ондатр…

Уверенным жестом естественника профессор Бабер сунул руку в клетку и, вытащив оттуда за хвост одного из пушистых зверьков, потряс им над взволнованным собранием…

— Жемчуг и ондатры! — прогремел он торжественным, проникновенным голосом, продолжая, однако, держать ондатру за хвост. — Ондатры и жемчуг. Рядом. Вместе. Бок-о-бок!

«Я поступил в приготовительный класс гимназии в 1878 году. Ондатры тогда жили только в Канаде, жемчуг добывался преимущественно в тропиках. Я поступил в университет в 1887 году. Жемчуг попрежнему был на юге, ондатры — на севере. Я стал профессором в 1896 году, но между жемчугом и ондатрами все еще лежали тысячи километров пути. Я преподавал, путешествовал, исследовал… Годы шли… Шли десятки лет. Но, как и раньше, нигде в мире не было такой замечательной страны, которая одновременно бы давала приют и жемчугу и ондатрам. А вот теперь, в 1938 году, я попал в эту страну. Я, сам. Она появилась. Она есть… Что же произошло в мире?..»

Он еще не успел закончить своей речи, как в зале начался шум. Он продолжался бы долго, если бы капитан Койкин вдруг изо всей силы не засвистал в свою боцманскую дудку.

— Приказываю соблюдать приличие! — взревел он штормовым, десятибалльным ревом. Мгновенно воцарилась тишина.

— Профессор Бабер!.. — донесся тогда из зала тоненький голос. — А где же лежит эта страна?..

— Эта страна, — горячо ответил Бабер, хватая со стола карту, разматывая ее и не глядя вешая на подставку, — эта страна — великолепная страна. Это — изумительная страна. Я утверждаю, что более богатых, более прекрасных, более счастливых, более любимых своим населением стран нет и не может быть на свете. Не может. Да, не может. Я сам убедился в этом. Вот она перед вами, карта этой страны. Но я, профессор Бабер, не понимаю многих вещей. Да, не понимаю. Одной, двух, трех… Да, трех! Может быть, даже пяти!

«Я не понимаю, почему, — если только в этой стране жили ондатры, — почему я не прочел про них ни в одной энциклопедии? А если они там не жили, так откуда же они взялись? Какая сила принесла их сюда, из дальних, очень дальних стран? Я спрашиваю: какая великая сила?

«Я не понимаю, почему мне до сих пор, с самого моего детства, не кричали, не говорили, не учили меня, что есть такая страна, такой неслыханно богатый край сокровищ?

«Наконец, я не понимаю и еще одного важного пункта. Причем в той записке было перепутанное время? При чем оно тут? Койкин, ты понимаешь это?..»

— Гм-м-м… Да как тебе сказать, Баберище?.. — уклончиво промычал капитан Койкин. — С одной стороны, как будто и нет…

— А с другой — понимаешь? Прекрасно! Во всяком случае, я — не способен этого объяснить себе. Профессор Бабер не знает этого. Значит, он не может больше быть председателем Купипа… Я наделал ошибок, я напутал… Я вынужден сложить с себя свои полномочия… Выбирайте другого!..

Атмосфера на торжественном собрании знаменитого общества вдруг стала трагической и мрачной. Снова поднялся шум. Мама, Устрицын, Люся, Лева с отчаянными жестами кричали что-то профессору. Но он, разведя руками бороду в обе стороны, грозно стоял на кафедре. Одна пара очков была поднята у него на лоб, другая спущена на нос. Полные стыда и негодования глаза гневно смотрели через третью.

Неизвестно, чем кончилась бы вся эта сцена. Но в этот жуткий момент от двери снова донесся гул голосов, какая-то приглушенная, сдавленная перебранка.

— Ну что еще там опять! — закричал, приподнимаясь, капитан Койкин.

— Да это опять тот гражданин… который ни мама, ни папа… Который хочет что-то важное сказать…

Койкин хотел рявкнуть еще свирепее, но Бабер остановил его.

— Важное? — переспросил он задумчиво и тихо… Ну что ж, сделайте ему щелку. Пусть он просунет в нее свою голову и скажет нам важное. Пусть.

Створки двери медленно распахнулись. В них показалась взъерошенная разгоряченная голова паренька лет семнадцати-восемнадцати. Он и сердился и смеялся сразу. Он что-то кричал.

— Что, что? Ничего не слышно. Нельзя ли потише! Что он говорит? — вслушиваясь, спросил Бабер.

— Он говорит, — передал распорядитель, — он говорит, что может ответить на все вопросы, которые Бабер не понимает. Он говорит — тут ошибка. Говорит — это он писал записку в бутылке! Ее неверно прочитали…

Раздался грохот. И существенный грохот. Это капитан Койкин. Он имел давнюю дурную привычку качаться на стуле, воображая, что плывет в мертвую зыбь. От неожиданности он грохнулся теперь со стулом на спину. В тот же миг, однако, он вскочил, как встрепанный.

— Он… писал… записку?.. Вот этот, ничуть не уважаемый? Писал мою записку? Которую я расшифровал? Я, капитан Койкин?.. И я — сделал ошибку? Бабер!.. Прикажи мне, я его в два счета… ликвидирую!.. Устрицын, держи меня за хлястик, иначе я за себя не ручаюсь!..