Купол на Кельме

Я не знаю, чем питаются эти «летающие челюсти». Наверное, из миллиона только одной попадает раз в жизни счастье напиться крови. Чтобы насытить их, нужны реки крови, а нас только восемь человек вместе с проводниками. Отмахиваться бесполезно и бессмысленно. И нельзя же махать руками круглые сутки. Мы надеваем накомарники, тщательно завязываем шею шарфом, а рукава шнурками. Брюки натягиваем на сапоги и тоже обвязываем их снизу. Но мошка минует завязки, пролезает во все швы и петли, набивается в нос, в рот, под веки. Это не хитрость и не ловкость – мошка воюет количеством. Вокруг нас толкутся десятки тысяч, и в каждую щелочку, приоткрывшуюся на секунду, случайно залетает десяток-другой.

Мошка не любит солнца, ветра и дождя. На солнцепеке мы отдыхаем от нее, зато белая ночь – время ее владычества. И в тихие пасмурные дни мы в ее власти. Только вечером, опухшие и искусанные, пытаемся спастись у костра. Но вот беда – дым невыносим и для мошки и для людей одинаково. Рано или поздно, кашляя и вытирая слезы, выскакиваешь из угара и сдаешься кровопийцам.

Ночью враг осаждает нас в палатках. Мы тщательно готовимся к осаде: прокуриваем палатки, штопаем щели, затягиваем завязки, в дырки для колышков закладываем бумажки. Мошку обмануть легко – она боится темноты, и, если где-нибудь пробивается луч света, вся она садится на светлую полоску. Тут ее нетрудно уничтожить. Иное дело – хитрый и подвижной комар. От угара он прячется в складках пола, потом переселяется на полы палатки. Мы сжигаем комаров свечками, уцелевших убиваем на собственном животе. И, наконец, гордые победой, залезаем в спальные мешки. Но только закроешь глаза, над ухом звенит: «Дззз!» Пролез-таки злодей! Ждешь, куда сядет. Ага, на левую щеку. Рука крадется в темноте – и хлоп! Конец комару. Можно спать спокойно. И тут опять: «Дззз!» Этот же или другой? Бьешь себя что есть силы по щекам, по носу, по затылку, но кровожадное «дззз!» не замолкает. Наконец сдаешься. Кусай, кровопийца, и дай заснуть! Но через минуту снова слышится: «Дззз!» Еще один пролез.

Когда я произношу слово «Лосьва», прежде всего мне вспоминается мошкара. В слове «июнь» мне чудится тонкое комариное пение. Как припев, оно сопровождало нас на каждом шагу. Вот и сейчас: стоит мне закрыть глаза, и передо мной белая ночь на Лосьве – расплывчатые леса над белесой рекой и бесшабашная пляска крошечных людоедов в воздухе.

2

– Па-а-дъем!

Ужасно неприятный голос у Маринова – скрипучий и вместе с тем оглушительный. Днем не замечаешь как-то… Но когда он будит нас, хоть уши затыкай.

Спать хочется нестерпимо. Кажется, только что угомонились комары, только-только я закрыл глаза. Никак не разлепишь склеившиеся веки. Ну еще минуточку…

Но попробуй замешкаться, и тотчас за палаткой послышится язвительное:

– Раньше всех встал, конечно, дисциплинированный артиллерист. Вот он… Ах, это Глеб! А что с Гришей, он не заболел? Глеб, спроси Гришу, не принести ли ему термометр…

Светло. Но над рекой колышется туман. Тусклое, холодное солнце с трудом проглядывает сквозь него. Поеживаясь от утренней прохлады, бежим к обрыву, из которого выбегает ключ. Вода в нем ледяная, от нее немеют суставы пальцев и пухнут обожженные холодом губы. Она такая прозрачная, даже жалко мутить ее. Жучок-водомерка, кажется, скользит по воздуху, и камешки на дне видны наперечет. Каждый день мы смотрим на них, умываясь: на черно-белый полосатый, на ярко-кирпичный и на желтоватый, цвета слоновой кости. Сон не выдерживает ледяной воды – улетучивается мгновенно. От ключа бежишь в лагерь вприпрыжку, и все кажется великолепным: и брильянтовая роса на травинках, и солнце, поднявшееся над туманом, и звонкий стук топора.

Маринов торопится и торопит нас. Ему хочется как можно скорее закончить работу у Старосельцева и ехать дальше. Нефти тут быть не может, он убежден в этом окончательно… Ступень расколота – для куполов нет места. Но личного убеждения недостаточно – Маринов обязан представить документы: карты и описания. Мы делаем неблагодарную работу: описываем местность, где нет полезных минералов. Мы как бы ставим предостерегающий знак там, где сами потерпели аварию, предупреждаем будущих геологов: не ходите сюда, зря потратите время! И вообще не ходите на расколотые ступени, похожие на Старосельцевскую, нефти не найдете!

Работа нужная, но требует много времени. Нефтеносную, не разбитую на куски ступень мы описали бы куда быстрее. Маринов торопится, подгоняет нас. Не сказал бы, что он нервничает. Нет, он торопится методично и ежечасно: экономит время на сне, на еде, на отдыхе и на работе…

Мы встаем в пять утра, а в семь мы на очередном обнажении. Осматриваем его издалека. Маринов распределяет участки: Левушка опишет северный край, Николай – южный, тут будет работать Глеб, тут – Ирина…

Затем четверть часа проходит в молчании. Пусть мы торопимся и экономим время, эти четверть часа Маринов не жалеет. Прежде чем стучать молотком по скалам, каждый должен составить себе представление о местности в целом.

– Я уже понял! Можно идти? – спрашивает нетерпеливый Николай.