Курако

Из Франции Пьерон вывез несколько доменщиков, занявших посты мастеров. Но только одному ему было присвоено право составлять расчеты плавильных материалов. На заводе он считался единственным человеком, постигшим секреты плавки.

С печью, однако, у него не ладилось. Домна часто расстраивалась, по суткам не выдавая чугуна. Пьерон прибегал на рудный двор и орал на десятника, на весовщика, на каталей, обвиняя их в неточном выполнении приказаний. Переводчик сокращенно излагал его ругань по-русски.

У Курако не раз была готова сорваться с языка ответная дерзость, но как-то не случалось, чтобы француз наткнулся на него. Однако вскоре у Курако произошла настоящая стычка, правда, не с начальником, а с его сыном Модестом, щеголеватым бездельником, не дававшим покоя молодым работницам.

На рудном дворе работало несколько женщин; они просеивали коксовую мелочь сквозь железные сита и подметали чугунные плиты. Модест угадывал под толстым слоем угольной пыли красивые лица молодых украинок. Победы легко доставались сыну начальника: редкая девушка решалась его оттолкнуть. Много слез было пролито из-за него. Заводские парни за бутылкой водки не раз грозились расправиться с ним.

Завидя Модеста, работницы разбегались, но французский недоросль проявлял неожиданную резвость. Раскрасневшийся, возбужденный, носился он по катальне, не обращая внимания на рабочих — свидетелей его забав.

Однажды работница, преследуемая Модестом, ворвалась в группу каталей, со слезами моля спрятать ее. Курако легко поднял девушку и положил в тележку.

Минуту спустя подбежал Модест и, улыбаясь, стал красться к тележке.

— Куда?! — гневно спросил Курако.

Модест что-то пробормотал и досадливо оттолкнул каталя, не взглянув даже на него.

Собравшиеся рабочие слышали, как Курако что-то закричал по-французски. Это на секунду отрезвило Модеста; он повернулся к каталю, подмигнул и запустил руку в тележку. Оттуда раздался женский крик. Схватив француза за шиворот, Курако рванул его и ударил наотмашь в лицо. Модест стоял ошеломленный. Невысокий, худощавый юноша в одежде каталя лупил сына начальника цеха по щекам, громко крича по-французски и тут же переводя для окружающих:

— Не кушал русского кулака? Вот тебе! Жалуйся теперь своему отцу!

Модест побежал. Курако крикнул ему вслед:

— Помни Курако!

В этот вечер он стал героем катальни.

На следующее утро на рудный двор пришел директор завода Горяйнов. Еще совсем молодой, тридцати лет, но начавший уже слегка тучнеть, он ходил в меховой шубе нараспашку, в форменной инженерской фуражке. С лица его г:е сходила благодушная, рассеянная улыбка. Десятник указал ему на Курако. Подойдя, Горяйнов спросил:

— Это ты дал Модесту?

Курако вскинул голову. Под слоем пыли было заметно, как покраснели его щеки. Он вызывающе ответил:

— И еще раз повторю, если сунется сюда!

Горяинов смерил его взглядом и неожиданно улыбнулся. Присев на грязную «козу», окруженный каталями, он с искренним любопытством принялся выспрашивать, смакуя подробности. Он сам был, по-видимому, доволен, что нашелся смельчак, поколотивший Модеста.

— А французский язык откуда знаешь?

Но Курако угрюмо молчал. Он отказывался отвечать на вопросы, касавшиеся его прошлого.

Козелье — так называлось имение в Могилевской губернии, в лесной белорусской глуши, где родился

Михаил Курако. На холме, возвышаясь над окрестными деревнями, стоял почерневший от времени, но еще крепкий барский дом. В нем обитал отставной генерал Арцымович.

Его уволили в отставку после того, как, вспылив, он публично назвал дураком своего начальника, приближенного к государю вельможу. Опираясь на костыль, он ходил в генеральской фуражке и длинном военном кителе без погон. Костылем он бил провинившихся слуг, вереща на месте скорый суд.

В генеральской библиотеке имелось собрание книг на русском и французском языках, быть может, единственное на сотни верст вокруг. Арцымович ежедневно проводил в библиотеке много часов; иногда видели у окна его старчески высохшее, темное лицо с тусклым, устремленным недвижно вдаль взором.

С соседями старик был высокомерен, никуда не ездил и принимал лишь ему угодных людей.

Наёзжали к нему купцы: он продавал им лес «под вершок» — деревья от четырех до пяти вершков в диаметре. Уплатив 10—15 тысяч рублей, покупатель имел право вырубить стволы оговоренной породы и надлежащего размера.

Старик каждый год получал изрядные деньги и сохранял в целости свое богатство тысячу десятин «черного леса»: дуба, клена, ольхи, березы. Как-то приехал новый покупатель леса, отставной полковник Курако, ветеран Севастопольской кампании. Это был еще невиданный в белорусских поместьях тип нарождавшегося в России дельца. Дворянин и военный он стал представителем железнодорожной компании, проводившей Харьковско-Азовскую железную дорогу, и совершал крупные закупки шпального леса. Неторопливый, благообразный, с аккуратно подстриженными седеющими бакенбардами, с крестиком ордена св. Владимира, он предложил Арцымовичу простую и выгодную коммерческую комбинацию.