Курган. Часть 1, 2 (СИ)

При последних словах Прозора молодые дружинники по очереди захрюкали, зажимая рты. Ну, Прозор! Ну, сказанул! Волхва, какого — нибудь тронуть! Он тебя так тронет! Век будешь прощенье вымаливать! А если не простит, то так и останешься с каким-нибудь уродством. Или того хуже, не в людском обличье свои дни закончишь, а в шкуре зверя, или того хуже — гада.

— У них, у аласунских колдунов, есть такое древнее поверье: они считают, что когда-то, в незапамятные времена, землю населяли злые и добрые духи, по-ихнему — джинны, — продолжил рассказ Любомысл. — Эти духи или джинны властвовали над всем миром и над стихиями. Над огнем там, воздухом или, к примеру, водой. И не было от них спасения никому — творили что хотели! Так вот, потом, когда еще и царства-то этого не было, родился могучий маг — сын их страшного бога Сета и простой женщины. Он потом стал первым алафином и образовал Аласунское Царство. Этот маг-то и стал воевать с джиннами. Борьба оказалась длинной и тяжелой, но сын бога сильнее джиннов, и мало-помалу их побеждал. Но убить джина у него никак не получалось, и тогда маг стал заточать их вот в такие медные кувшины, и выбрасывать в море — чтоб они навек скрылись в морской пучине. Говорят, что если найти такой кувшин, и выпустить томящегося там джинна, то он будет исполнять все желания и прихоти того, кто дал ему свободу.

— Здорово! — восторженно завопил Борко, — значит, если в этом кувшине джин сидит, и его отсюда выпустить, то он все наши желания выполнит?!

— А еще говорят, — охладил пыл парня Любомысл, — что джины бывают злобные, и могут убить освободившего его. Или пуще того — заточить на свое место. Тебе охота в таком кувшине сидеть?

— Ты, что Любомысл, всерьез считаешь, что в кувшине дух заточен? — спросил Велислав.

— Да нет, непохоже. Это я просто про аласунские медные кувшины рассказал. Ну и про джинов заодно вспомнил. Знаешь, еще говорят, что тот маг, заточая джинов, запечатывал кувшины своей печатью, на которой выбивал имя своего отца — бога Сета, и его грозный лик. Вот почему они не могут выйти: Сета боятся. А тут, на этой печати, написано совсем другое, и смола без рисунка. Пока еще точно не знаю что: надо вспомнить их письмена, но имени бога Сета тут точно нет, и его лика тоже… Ага! Вот! Тут имя А — а.. — пошевелил губами Любомысл, — или Э — э… Нет, не разобрать, дальше незнакомые знаки идут. Так что, Борко успокойся, не будет тебе: ни исполнения желаний; ни чего — нибудь другого — я имею в виду, что ты не будешь в этом кувшине сидеть.

— А этот бог Сет, он какой? — поинтересовался Прозор.

— Ящер, — коротко ответил Любомысл, продолжая разбирать письмена.

— Уф! — выдохнул Прозор. — Лик ящера! Надо же.

Борко обескуражил рассказ Любомысла. Но окончание, про заточение в кувшин, ему понравилась.

— А что же тут тогда, Любомысл? — спросил он. — Может лучше его тогда вообще не раскрывать? Ну его!.. Давай на место отнесу — спокойнее будет.

— Погоди, успеешь. Тут на стенках вот что написано… — Любомысл стал медленно читать: «…Древние были, есть и будут. До рождения человека пришли Они с темных звезд, незримые и внушающие отвращение, спустились они на первозданную землю. Сила древних заключена в этом сосуде…»

— И вот, под этой надписью — подпись, такая же, как и на печати на горлышке — маг А… или Э… Ну, что скажите, люди? Будем печать снимать? Какой-то маг неведомый этот кувшинчик в руках держал. И маг этот, скорее всего аласунский. Значит, темный.

Велислав взял в руки кувшин и потряс его. В нем что-то лежало: послышалось тихое шуршание. Но точно не жидкость: что-то невесомое и легкое билось об тонкие стенки, да и сам кувшин легок.

— Не знаю, Любомысл. Как-то все необычно. Но, в общем-то, сегодня все не так как всегда: вой из Гнилой Топи, волна эта страшная. Наши друзья погибли… Веденя — в упыря-албаста превратившийся. Одна беда этой ночью! Ты сам-то как считаешь: особого худа не прибавится, если мы посмотрим, что в нем?

— Думаю, не прибавится, Велислав. Мне кажется, что сила древних, про которую на стенке написано — обозначает просто древнее знание. Ведь аласунские маги сильны знаниями. Наверное, какой — нибудь маг сюда свои заклинания спрятал. Открываем? Если честно, мне интересно, что там. И сердце вещует, что особой опасности в кувшине нет.

Велислав махнул рукой — мол, давай. Остальные чуть отодвинулись от стола, когда Любомысл поддел кончиком ножа смолу и сковырнул печать. Лица у вендов стали напряженными, на них читалось сильнейшее любопытство.

Любомысл вытащил просмоленную пробку, и опрокинул кувшин горлышком вниз. Ничего не произошло. Тогда он с силой потряс его. На стол с легким шуршанием, тихонько стукнув по дереву, упало несколько туго скатанных в трубку листов черного пергамента.

— Ну вот, так я и думал, — разочарованно протянул Борко, — ничего интересного.

— Ничего интересного, потому, что ты грамоте не обучен, — возразил Любомысл, — а я так думаю, что за эти письмена любой мало-мальски знающий ведьмак или колдун много чего отдаст… А ну-ка давайте глянем!