Курс N by E

Однако вскоре я занялся приготовлением обеда, так как за весь день мы еще ни разу не ели. Немного погодя мы валялись в оранжевом полусвете в нашем жилище, сооруженном из скалы и парусины, прихлебывали горячий суп из обжигавших губы металлических кружек, грызли шоколад и мокрые сухари. И мне кажется, у каждого из нас подсознательно зашевелились воспоминания детства, воспоминания о домике, устроенном из шалей, наброшенных на стулья, о таинственном освещении под ними, о далекой радости тех дней, когда мы, дети, бедные и свободные, играли в разбойников или потерпевших кораблекрушение. И вот теперь мы оказались здесь, бедные, по-настоящему потерпевшие кораблекрушение. Теплый золотистый свет, проникавший сквозь мокрую парусину, освещал нас и наше имущество, разбросанное кругом, как разбойничья добыча. И если люди бывают когда-нибудь счастливы в сей, так называемой земной юдоли, то мы в тот час испытали это чувство.

III

Кораблекрушение

Отлив

Как-то, не очень давно, я серьезно намеревался предложить распорядителям «великого» фонда Гуггенхейма[22] отправить меня наудачу, без маршрута, в путешествие по всему свету, чтобы искать среди богатых и бедных, мудрых и глупых, хороших и дурных, белых, и красных, и коричневых, и черных, и желтых то, что делает людей счастливыми. Впрочем, кажется, прочитав о финансировании работ одного ученого, занимающегося изучением так называемой кладбищенской поэзии Англии, я понял, что каждый человек должен искать истоки счастья самостоятельно.

Немного спустя после того сладостного часа в Гренландии, о котором я рассказал, мы прервали свой отдых и снова отправились к потерпевшему крушение боту. Прошло уже несколько часов, прилив кончился. Крепкий ветер продолжал бушевать, волнение на море было еще сильное. Нам стало ясно: судно останется на уступе скалы и во время отлива даже частично будет выступать из воды.

По-видимому, бот был полностью опустошен. Море унесло все, что находилось в боте и могло плавать. Люк на баке был открыт, и волны вырывались из него, как гейзер, всякий раз вынося наверх какое-нибудь курьезное добавление к живописному ассортименту вещей, усеивавших скалы и воду. Книги, бумага, холсты, ботинки, носки, яйца, картошка — мы выуживали все, что могли!

— Поймал книгу, — крикнул помощник, действуя длинным шестом как удилищем, и, подбросив свою добычу вверх на скалы, подобрал ее.

— «Торжество смерти», — прочитал он вслух.

Из моего длинного дневника плавания мы нашли только одну страницу, последнюю. «Завтра я буду писать этюд», — прочел я. Но теперь это неосуществимо: все необходимые для этого принадлежности наверняка пропали, и я подумал, как мало значит сейчас все это — картины, дневники, книги и тому подобные предметы.

Одно стало ясно: нам удастся подобрать немалую часть того, что оставалось на борту. Потому ли, что мысль об этом предстоящем богатстве делала нас в тот момент относительно беднее, или потому, что щедрое приращение наших запасов лишало все сделанное для их спасения героического оттенка, но что-то разрушило мое недавнее ощущение полного счастья. И вместо того чтобы мечтать прожить здесь несколько недель или все лето, я стал думать только о том, как выбраться отсюда.

IV

Караяк-фиорд

Полночь, 15–16 июля

Приближалась полночь. Среди валунов, лежавших кучей у подножия скалы, рядом с которой мы разбили лагерь, горел большой костер. Красноватый свет от него, падая на близлежащие предметы, сгущал мрак окружающей пустынной местности и скрывал от нас зрелище бури. Вокруг пылающего огня висели и сушились одеяла и одежда. Они отгораживали нас стеной от ночи и задерживали порывы ветра, проникавшие к нам из-за скалы; в то время как с одной стороны от одеял шел пар: так было жарко; снаружи они покрылись брызгами дождя, которые нес ветер. У огня было тепло. И хотя остальные все еще возились около затонувшего бота, я сидел здесь, прижавшись к скале, пользуясь привилегией и посушиться, и отдохнуть.

Мысли, которым предавался я в продолжение длившегося менее часа полусна, были такого приятного свойства, что их настоятельно требовалось скрыть от моих товарищей. В конце концов кораблекрушение — случай, который подобно смерти накладывает на нас, как на джентльменов и героев, обязанность сохранять выражение стойко переносимого страдания, трагедии, облагораживаемой храбростью. Мы не должны плакать, но наша улыбка, если мы склонны улыбаться, должна быть смягчена изящным выражением усилия, чтобы не оставалось никакого сомнения в том, что под ней скрывается душевное страдание. Я испытывал тайный стыд оттого, что радовался.

Я немного радовался даже тогда, когда судно билось о камни, какой-то дьявольский голос — мой собственный — шепнул мне «ты рад». И хотя пристойности ради я подавил этот голос, но это была правда. Мысль эта была грехом и правдой; под их двойным влиянием она продолжала жить во мне, развиваться, расти. И в то время как я сидел у огня, она расцвела; я осмелился взглянуть ей в глаза и назвать ее своей.