Курс. Разговоры со студентами

Там все в деталях, они боги деталей – эти великие. Вот я сейчас читаю Олешу «Ни дня без строчки». Он пишет свои впечатления от «Божественной комедии» Данте. Говорит, это потрясающе. Там Данте спускается в Ад, и Вергилий проводник Данте по Аду. И однажды они заблудились. И Данте в ужасе. Потому что его разорвут в первую очередь, он же единственный живой человек здесь. А у Вергилия ориентир – мост, надо к мосту выйти. И Вергилий спрашивает у духов, у злых: «А где здесь мост?» Они хихикают, подмигивают, говорят: «Вот там, вот там…» И Данте хочет ему сказать, не надо туда ходить, они обманывают, а Вергилий идет. Моста все нет. И Данте пишет: этот мост был разрушен, когда Иисус Христос сюда спускался. А он после распятия, как вы знаете, на минуточку туда спустился, перед тем как воскреснуть. Было землетрясение, и этот мост был разрушен в это время. Вот какая потрясающая деталь! Какая конкретная деталь: мост был разрушен, когда Иисус Христос туда спускался. А у Вергилия, который жил до Иисуса Христа, ориентир – мост! Он ищет этот мост, которого уже нет. Но для него это было после того, как он жил! И у Булгакова, и у Гоголя полно таких конкретных, конкретных вещей. Ведь у Гоголя понятно, как эти черти пахнут, какие у них отношения с Солохой, с кузнецом, вообще друг с другом, как они боятся в общем-то людей, как они прячутся. Но они здесь. Это абсолютно детская страшилка, как вы правильно сказали, расширяющая границы человеческого знания. И правильно, и наступает утро. Их нет. Кто-то умер… Это как игра в мафию – кто-то умер, кого-то убили. В данном случае Хому Брута. Или все обошлось, черевички принесли и – свадьба! Как повезет. Никто не знает, как обернется дело.

Валя. Толстой

Валя, что ты сказала про Толстого? Стыд? Первое, что ты сказала, – это стыд? Грандиозно. Просто грандиозно. Чтобы в Толстом увидеть… Чтобы первое, что увидеть в нем, в Толстом, понимаешь, который описал войну и мир, Наполеона, битвы, всё, я не знаю, девочек, мальчиков, взросление, охоту, наконец, – увидеть стыд? Грандиозно. В офицере, пропахшем конским потом и спавшем на сенниках вместо кровати, проигравшем в карты половину своей Ясной Поляны, к старости отрастившем бороду и ставшем почти Богом Саваофом, за каждым словом которого следил весь мир, и похороненном вот на этой зеленой лужайке, где они в детстве зеленую палочку искали? Если вы видели эту могилу, это, вообще, комедия, а не могила, это просто какой-то холмик даже без креста, без всего. Просто холмик, где он, зеленая трава, холмик и опять трава. Всё. Больше ничего нет.

Я согласен. Ты очень чуткий человек, душевный человек. Я серьезно говорю. Можно поставить точку и разойтись. Если бы мы учились не в театральном институте. Потому что одновременно я думаю: а что я буду делать с этим стыдом? Что бы я сделал с этим стыдом? Не знаю, честно говоря. Не знаю. Ведь наши идеи – это строительный материал для построения спектакля, и я бы подумал: стыд, хорошо, а что я с этого буду иметь?.. Как я превращу его в деревянные балки, железные фермы, в заклепки? Эти наши идеи, они ведь как деньги, которые мы вкладываем в дело… отдаем в рост. Вот ты принесешь в банк: «У меня вот стыд». Валя, Валечка, девочка! Это тебе в церковь рядом надо идти, вот там через улицу, там батюшка хороший, ты ему про стыд и расскажешь. А у нас деньги принимают, векселя, закладные бумаги, в крайнем случае серебряные ложки, понимаешь?

Но тем не менее меня заводит этот «стыд».

Что я хочу сказать? Есть идеи, толкающие делать спектакль, а есть идеи, толкающие перо для написания кандидатской диссертации. Чаще всего то, что я знаю у наших режиссеров, – это второе. «Онегин – лишний человек». Хорошо сказано? Хорошо. А куда ты это пристроишь? Ты из этого дом не построишь. Онегин – лишний человек. Ерунда собачья. Вот просто я не понимаю, что это такое. У меня настолько это замаслено школьными истинами. Но с другой стороны, когда я посмотрел оперу «Евгений Онегин» Мити Чернякова в Большом театре, я кое-что по поводу этой «лишнести» понял. Там в первом действии у всех были платья такие домашние, такие ситцевые, а он приехал, иностранец типа, он приехал в каком-то «блескучем» таком противном костюме… Мне так жалко Татьяну было, как не было жалко, когда я читал роман. Я понял, что она влюбилась в «не своего», он был «иностранец» в этой деревне, среди этих, в общем, хороших людей, он нос задирал, он был лишний, и это было физически видно. А когда во втором действии он пришел в дом генерала, в дом Татьяны, выросшей Татьяны, у него вообще стула не было! И ему долго его не приносили. Его не ждали. Лишний? Лишний. Так что и со стыдом, может быть, можно найти… Надо подумать… Меня кольнуло… Я хочу сделать что-то, чтобы там это было. СТЫД.