Курс. Разговоры со студентами

Он всю мебель уже изломал, не может взлететь, все время падает, падает, падает… И в конце моего спектакля я его поблагодарил бы: когда он, усталый и измученный, уходит из кухни, он вдруг понимает, что он идет не по полу, а чуть выше – по воздуху… Понимает, что взлетел, хотя бы немножко, на сантиметров десять. Он видит, что взлетел, он не понимает даже, как это произошло, это просто благодарность за попытку. Вот, дядя, ты столько мучился, конечно, летать ты уже не можешь, но мы тебе позволим на десять сантиметров оторваться от земли, просто как привет из детства. Я вас уверяю, вы поплыли бы на этом спектакле, просто поплыли бы! А вот теперь главное. Я не думал над пространством, ребята, вот в чем дело. Я не думал над пространством, я придумывал спектакль. Я придумывал игру! Пространство приложится. Можно сделать кухню, можно сделать квартиру, можно сделать это в многоквартирном доме, а можно на пустой сцене, поставив холодильник и повесив простыню. Игра от этого не изменится, если мы дошли до сути.

Все, что мы сейчас делаем, обсуждая писателей, исписывая клочки бумаги, – это разрыхление земли пальцами. До ясности, до ясности в пальцах, ясности на ощупь… Огородное занятие – надо на коленях это делать, удобнее и почтительнее к земле. Шаманство, вызывание плодородия, поиски золота, промывание породы – вглядываясь, внюхиваясь, вщупываясь. Не должно остаться ни одного комка земли, не размятого твоими пальцами.

Театр сейчас пошел дальше. Он предлагает решение, предлагает взгляд, версию, трактовку жизни через всего писателя, через сюжеты других его пьес, через время, стиль и характеры. Но решение жизни, а не павильона. Павильон решается или не решается, исходя из решения более крупного вопроса, вопроса взгляда на жизнь, на жизнь и на смерть, на театр, на его развитие, где он сейчас, что сейчас интересно, потому что театр – это прежде всего интересно. Театр – это свежо, это сегодня, это булочная, где пекарня находится в задней комнате. Поэтому хлеб теплый, его не везут через весь город. Театр – это интересное, значит, хлеб свежий. Свежий хлеб всегда интересен, не пройдешь мимо. Это интересные версии сегодняшней жизни. Именно поэтому надо рыхлить почву руками. Обязательно руками. Черви в земле – наши друзья, надо с ними знакомиться, налаживать связи. Не все комки размяты теми, кто это делал до тебя. А потом земля имеет тенденцию слипаться со временем, так что все это надо опять делать своими пальцами. У садовников под ногтями земля, у художника – краска, у театрального художника – ворс с мундира Лермонтова, волоски из носа Гоголя, холодные макароны Блока и духи Тургенева. Театральный художник, он старьевщик, он владелец того, что принадлежит только ему, он рылся в чужих жизнях, в чужой прозе, стихах, в чужих судьбах, в гробах, родах и смертях, и он вывел формулу каждого. Он парфюмер. Театральный художник, он парфюмер. У него запах Чехова – это запах сжигаемых в бочке сухих осенних листьев, запах бинтов и крови. А запах Тургенева – это хороший одеколон, клубящаяся сельская дорога под дождем и тоже кровь. А Пушкина – запах обкусанного гусиного пера, женских волос и тоже крови и еще, может быть, запах кожи внутри дорожной кареты или старого чемодана. Определив это, ты себя привязываешь к колышку, столбишь территорию, и ты не уйдешь от этих своих ассоциаций, потому что это твоя жизнь, твоя мама, твоя дача, твой Буратино и твое детское понимание счастья. Это Пушкин, пропущенный через себя, сросшийся с тобой, вернее, ты, пройдя через него, вынес часть его, не всего, всего не надо, пусть остается, не надо жадничать. Ты взял что-то свое и выбежал из него. Выбежал и сделал театр. Чтобы передать то свое, что ты заметил в нем, то есть сказать о себе, воспользовавшись им. Вот, собственно, и все. Вот про что мы сейчас говорим.

О Буткевиче. Маруся. Мандельштам