Курс русской истории (Лекция 1-86)

РЯЗАНСКИЕ КНЯЗЬЯ. Остановлю ваше внимание ещё на одном отдельном, даже мелком примере, чтобы показать неподатливость княжеского политического сознания в старших линиях Ярославова племени. Черниговская ветвь, князья Рязанской земли, окраиной и выделенной из общего очередного владения, подобно князьям галицким, раньше очередных совладельцев-родичей могли усвоить себе мысль о раздельном наследственном владении. Притом в усобицах этих князей, отличавшихся необычайной даже для южнорусских Рюриковичей одичалостью, казалось, должны были совершенно погаснуть всякие помыслы о совместном братском владении отчиной и дединой. Наконец, Рязанское княжество со времени Всеволода III находилось в тесном общении, нередко под сильным давлением соседних княжеств Владимирского, потом Московского, где прочно установился удельный порядок. В конце XV в. Рязанской землёй владели два родных брата Иван и Федор Васильевичи; первый, как старший, назывался великим, второй удельным. Однако они уговорились на том, чтобы оба княжения были строго раздельными, наследственными в нисходящей линии. Но братья предусмотрели тот случай, что который-либо из них может умереть бездетным. При действии очередного порядка не могло возникнуть и мысли о выморочном княжестве: у князя, не оставившего нисходящих, всегда был наготове очередной преемник из боковых. С падением очереди в удельном порядке выморочные княжества неизбежно вызывали недоразумения и споры. По идее удельного права князь, как полный собственник, мог, умирая беспотомственным, отказать своё княжество любому родичу, не стесняясь степенями родства. Но ближайшие родичи, естественно, были заинтересованы в том, чтобы часть их общей отчины и дедины не уходила из их среды, и расположены были противопоставлять чистому праву собственности нравственное требование родственной солидарности. Из встречи идей столь различных порядков и рождались во Всеволодовом племени, особенно в тверской его ветви, жестокие усобицы за выморочные княжества. В Москве этот случай был регулирован ещё Димитрием Донским применительно к составу семьи, после него остававшейся: сыновья-наследники в случае бездетности стеснены были в праве посмертного распоряжения своими владениями; удел старшего сына, великого князя, без раздела переходил к следующему по старшинству брату, становившемуся великим князем; младший удел, став выморочным, делился между остальными братьями умершего владельца по усмотрению их матери. Этот субститут - не отзвук общего родового владения, а полное его отрицание, внушенное находчивой предусмотрительностью: выход удела из семьи Донского становился невозможным, и с её стороны порывалась всякая связь с другими родичами. Иначе поступили сейчас названные рязанские князья сто лет спустя после Донского. Удел умершего без завещания бездетного брата естественно переходил к другому брату или к его детям. Но тот и другой при взаимной холодности и недоверии боялись, что брат, умирая бездетным, откажет свою часть их общей отчины стороннему родичу, и потому договором 1496 г. связали друг друга обоюдноусловным обязательством в случае бездетности не отдавать удела мимо брата "никакою хитростью". Но они не предусмотрели или предусмотрительно не решились оговорить того случая, когда один из них умрёт, оставив детей, раньше бездетного брата. Старший брат умер раньше, оставив сына, а бездетный младший, Федор, пользуясь недосмотром или намеренной недомолвкой договора, без всякой хитрости отказал свой удел великому князю московскому, своему дяде по матери, мимо племянника от родного брата. Удельное право завещания здесь косвенно поддержало традицию родовой владельческой солидарности: родство по матери, во имя которого могла быть сделана духовная князя Федора, могло получить перевес над родством по отцу, притом в нисходящей линии, только на основе общей родовой связи рязанских князей с московскими как членов одного русского владетельного рода: так ли поступил бы князь Федор, если бы его мать была сестра не Ивана московского, а Казимира литовского?