Курсив мой

23. ix. 41.

…Я написал Кноррингу 21 сентября: “Если возможно, я бы предпочел, чтобы мои чемоданы (количеством девять) были перевезены на мою парижскую квартиру. В этом случае сообщите мне, сколько будет стоить перевозка, чтобы я мог почтой Вам возместить эти расходы. Если же это слишком трудно сделать, сохраните мои чемоданы с Вашими”. От всего сердца благодарю Вас за Ваши заботы, Нина. Я Вам писал в августе. Вашу посылку не получил. Что Вы делаете? Я – ничего. Только читаю – и все. Купанье кончилось. И ничего нового в моей грустной жизни. Ваш старик, который от глубины души целует Вас.

И. Бунин.

Разумеется, чемоданы было слишком рискованно перевозить на парижскую квартиру Бунина; с другой стороны, что он хотел сказать, когда писал Кноррингу, чтобы он его архив сохранил “вместе со своими чемоданами”? Зайцев вернулся из деревни, и после многих размышлений и переписки мы решили перевезти архив Бунина на улицу Лурмель, где было русское общежитие и столовая. Место было неверное, там через год произошли аресты, но мне кажется, что по возвращении Бунина в Париж после войны он получил свои чемоданы. Часть архива впоследствии была отослана в Москву. Приведу еще два письма (одно Бориса, другое Веры) этих лет:

11. xi. 41.

Chere Ninon, спасибо за письмо… Насчет Лурмель тоже верно, и я всячески предпочитаю, чтобы архив хранился у Вас. Окончательно выяснится это, когда мы вернемся в Париж (собираемся числа 17-го), но я в Правлении[72] довольно одинок, они меня не любят – я не уверен, что сделают так, как я хочу. К сожалению, Ивана запросить очень трудно – разве только случай выйдет, “оказия”?

Во всяком случае, возвратившись в Париж, хочу с Вами повидаться. А пока могу только дружески поблагодарить за отзывчивость – в чем, впрочем, я и был уверен.

…Ваш Бор. Зайцев.

22 нояб. 1942.

Дорогая Нина! Прости, что к тебе пристаю, – но немного стали мы слабеть. Если можешь, то каши мне достань… и фасоли сухой. Я бы очень хотела тебя повидать и порассказать о разных вещах. Боря тебя и Николашу обнимает, и я тоже. Была на могиле Влади. Все в порядке, хоть гравия нет еще. Но аккуратно все и чисто. Нина! Очень хочется, чтобы Вы пришли…

Твоя Вера.

Сейчас пришла домой – 7 ч 45 м. вечера, – лежали на полу лунные полотна, и вдруг что-то меня пронзило – страшно печальное… В ту среду сестра Зинаиды Гиппиус, Анна Ник., упала на рынке мертвая. Разрыв сердца. Сейчас села тебе писать, загудела сирена.

На той скамейке, что стояла под ореховым деревом в Лонгшене, мы больше уже не сидели: мы решили не садиться на нее, пока не вернется Оля. Ко дню, когда был продан Лонгшен (в 1948 году), скамейка эта развалилась. А ореховое дерево, говорят, разрослось теперь и дает с годами все больше орехов. Мы их тогда собирали в старых перчатках – свежие грецкие орехи пачкают руки так, что потом и не отмыть.