Курсив мой

– Вы любите дансинги и флирт? Но Господь наш Иисус Христос ничего не имел против такого вида развлечений.

И т. д.

НОЯБРЬ

Сухой, худой, в черном приходит в фешенебельный ресторан около Елисейских Полей и кладет обедающим на столики книгу – Библия. Говорит:

– Вы хотите быть умными и преуспевать в жизни? Читайте эту книгу.

Подходит к бармену в баре:

– Вы хотите, чтобы торговля шла? Читайте эту книгу.

Никто не покупает. Бармен говорит:

– Если насчет торговли, то обратитесь к хозяину.

НОЯБРЬ

Я сказала мосье П.:

– В Биянкуре была бомбардировка. Много убитых. Я видела, как женщины тащили из горящих домов обожженных детей.

Он ответил:

– А мне плевать: я живу на Монмартре!

НОЯБРЬ

Во всем этом четыре “светлых явления”: книги, бескорыстные чувства, собственные творческие мысли и природа. Первое и четвертое сводятся к стендалевскому: лектюр э агрикюльтюр[80]. Третье замерло. Второго все меньше.

НОЯБРЬ

Читаю Леона Блуа.

Он есть удивительное и печальное соединение Розанова, Мережковского, Ремизова и Ходасевича. Он – самый “русский” из всех французов!

Розанов – стиль, неуемность его церковно-религиозных чувств, его реакционность, интерес к евреям, ненависть к радикалам, нужда и несчастья, вынесенные на площадь.

Мережковский – парадоксальность и натянутость, любовь к фразе, эгоцентризм и то, что около важного ходит, не будучи сам большим писателем.

Ремизов – его жалобы, его безденежье, – и эксплуатация своих бед.

Ходасевич – несчастья, сами себя питающие, закабаленность работой, невозможность писать “для себя”. Так и вспоминается Ходасевич в случае с выходом книги Блуа в день убийства президента Карно: все занялись убийством, и книга его канула в небытие, о ней забыли. Это так похоже на то, что могло бы случиться с Ходасевичем!

НОЯБРЬ

Получила вызов в русский отдел гестапо, где-то около музея Галлиера. Н.В.М. получил вызов в Версаль – это для отправки на работы в Германию. Еду одна. Вхожу. Подхожу к одному из чиновников, сидящих за столами в большой комнате. Быстро оглядываю всех сидящих – ни одного знакомого лица, но я сразу чувствую, кто эти люди: у меня на русских в Париже глаз наметан. Это – крайне правые, старые, забытые люди, настоящее эмигрантское “незамеченное поколение” – хамы из бывших чиновников “двора его императорского величества”, министерства внутренних дел, тайные члены Союза русского народа, спасшиеся от расстрелов губернаторы, аппаратчики политотделов “дикой дивизии” и отрядов Мамонтова и других банд. Настал, значит, теперь их день, не наш день. На их улице – праздник.

– Вы – масонка?

– Нет, я не масонка.

– Тут сказано, что вы масонка.

Дает мне брошюру адвоката Печорина “Масоны в эмиграции”. Там перечислены десятки фамилий. Между ними – Р.И. Берберов.

– Я – не Р.И. Берберов.

– А кто же Р.И. Берберов?

– Брат моего отца.

– Где он?

– Он умер несколько месяцев тому назад на юге Франции.

Молчание.

– Вы – не еврейка?

– Нет, я не еврейка.

– Как вы можете это доказать?

– Я не могу доказать, что я не еврейка. Докажите вы, что я еврейка.

Молчание.

– У вас депортировали родственницу как еврейку.

Это – про Олю. Я молчу.

Он:

– Я вас спрашиваю.

– Я не понимаю, о ком вы говорите.

Потом он приносит из какого-то шкафа толстую папку. Это – мое “дело”. Он долго роется в нем. Там, как видно, дюжины две доносов.

– Почему вы не печатаетесь в наших газетах?

– Я ничего не пишу.

– Почему?

– Стара стала. Талант пропал.

В таком духе мы говорили еще минут пять, и он меня с неохотой отпускает.

У выхода я сталкиваюсь с человеком, лицо которого я знаю, но фамилии вспомнить не могу. У него подбит глаз, и этим подбитым глазом он пытается меня просверлить в одну секунду.

НОЯБРЬ

Состояние такое, будто живем на большой дороге – укрыться некуда. В любое мгновение в дом могут войти, взять меня, выбросить мои книги. От долгого смотрения на карту Европы зарябило в глазах (или от слез?). Над крышей летят самолеты. Это летят на Лондон. Или летят из Лондона. Или летят на Гамбург. Или еще куда-то.

НОЯБРЬ

Давно не смотрела на звезды. Было не до них. И очень холодно. Сегодня смотрела долго. Мигали и падали, мигали и падали. Потом пошла на кухню: котелок кипел на огне, это был суп. Он был в данный момент страшно важен.

ДЕКАБРЬ

Отец и мать дали мне только имя. Это не я выдумала, это они придумали. Все же остальное, что есть во мне, я “сделала”: выдумала, вырастила, выменяла, украла, подобрала, одолжила, взяла и нашла.

ДЕКАБРЬ

Герой нашего времени.