Курт Кобейн. Serving the Servant. Воспоминания менеджера «Nirvana»

Мои слова ему были просты. Я вижу, что ты несчастен. Что бы тебя ни беспокоило, ты не сможешь с этим по-настоящему справиться, пока не откажешься от наркотиков. Курт начал рассказывать мне, что чувствует себя как в ловушке, потому что его узнают везде, куда бы он ни пошел, а Дилан сочувственно кивал. Я был раздражен таким сомнительным поводом принимать наркотики и даже немного оскорблен тем, что он дал мне настолько избитый ответ, но понимал, что он чувствует себя в осаде, так что глубоко вдохнул и попытался принять это за чистую монету. Я напомнил ему, что он знаменит уже больше двух лет, и у него почти никогда не было проблем с тем, чтобы слиться с толпой, стоило ему буквально чуть-чуть изменить внешность. Какая связь между славой и отказом от героина?

После этого Курт поменял тактику и с негодованием спросил меня:

– Зачем ты вообще со мной об этом говоришь? Говори с Кортни!

Мне показалось, что на этот раз он, по крайней мере, говорит искренне. Я заверил его, что ей я сказал то же самое, и она ответила, что готова лечь на реабилитацию.

Я чувствовал себя совершенно беспомощным. Всего несколько месяцев назад он любящим тоном сказал журналисту, что я ему словно «второй отец». Теперь же он едва меня слушал. В какой-то момент Джанет поднялась наверх, в туалет, и начала выбрасывать таблетки в унитаз. Курт понял, что́ она делает, и побежал вслед за ней, крича, что она не имеет права так поступать с его личной собственностью, и требуя от меня поддержки. Я пришел в туалет вслед за ними; Джанет была в ужасе. Мне было жаль их обоих. Курт считал происходящее вторжением в частную жизнь, но Джанет явно просто пыталась хоть как-то исправить ситуацию. После Рима она очень опасалась новой передозировки лекарствами. А еще это было драматичным способом показать Курту, насколько она за него беспокоится. Я сказал Курту, что понимаю, почему его расстроило наше незваное появление, но попросил его, пожалуйста, понять, что мы все ужасно боимся, что он может навредить себе.

Когда мы спустились вниз, в разговор решил вступить нарколог Берр; он сказал пару фраз о своей борьбе с пагубной привычкой, а потом попытался воззвать к Курту как к отцу. То, что какой-то незнакомец взялся читать ему лекцию, разъярило Курта, и он горько сказал: «Вы ничего обо мне не знаете». До крайности возмущенный, Курт сказал, что ему нужна не реабилитация, а психотерапевт. А потом добавил, что не может доверять мотивам никого из собравшихся, так что будет искать специалиста через «Желтые страницы». И на самом деле он схватил большую книгу, которую в те времена раздавали абонентам телефонные компании, и начал лихорадочно листать ее, словно это был хороший способ найти психотерапевта.

Тщетно пытаясь придерживаться выбранного курса, я сказал, что любой психотерапевт, которого он найдет, сможет ему помочь только после того, как он перестанет принимать наркотики. Я не представлял, что вызвало у Курта в его последние недели такое отчаяние. Может быть, депрессии, которые давно витали над ним, наконец по-настоящему нанесли свой удар. Может быть, что-то случилось дома. Может быть, это было связано с карьерой. (Некоторые музыкальные идеи Курта, как он считал, не подходили для Nirvana, и в предыдущие месяцы он пару раз спрашивал меня, сможет ли сделать карьеру вне группы. Я ответил, что определенно сможет, но он вовсе не обязан выбирать или одно, или другое. Например, Нил Янг выпускал сольные альбомы и периодически возвращался в Crosby, Stills and Nash, когда ему этого хотелось.)

Я еще раз повторил, что какие бы у него ни были проблемы с группой, или, если уж на то пошло, с Кортни, или с демонами в голове, с которыми я незнаком, неважно, что он хочет сделать как артист или как человек, он так или иначе сможет думать яснее и принимать более хорошие решения, если пройдет детоксикацию. Я не знал, что еще мог сказать.

Курт не хотел меня слушать. Он стал настаивать, что Уильям Берроуз принимал наркотики много десятилетий, и это не мешало ему жить, и он не понимает, почему у него не может получиться точно так же. По какой-то причине это разозлило меня больше, чем все остальные его слова, и по моему тону это было заметно. Я сказал ему, что хочу вернуться домой, к моим детям. Я приехал только потому, что беспокоюсь за него, но сейчас я опаздываю на самолет. Я еще раз попросил его очистить организм, чтобы принимать более хорошие решения. Наконец, я сказал, что и после этого буду поддерживать его любым возможным способом, что бы он ни решил, но сейчас мне пора в аэропорт.

Когда я через несколько часов вернулся в Лос-Анджелес, мне было очень неприятно из-за того, что я разговаривал с ним таким раздраженным тоном, так что я тут же позвонил Курту и извинился за то, что, может быть, говорил с ним слишком нравоучительно. Я сказал, что уважаю и люблю его, и просто очень расстроился, потому что беспокоюсь за него. Он был мрачен и, скорее всего, под кайфом, но даже в таком состоянии ответил мягким, добрым тоном: «Я знаю».