Куртизанка Сонника. Меч Ганнибала. Три войны

— Только я сильнее своего неумения. Я буду работать годы и еще годы, если понадобится, пока не воспроизведу во всей его красоте божественное тело Ранто. Я не пойду в гончарню, хотя бы старый стрелок избил меня. Я начал свою статую, надеясь, она появится на Панафейской процессии. Ранто понесет ее на голове и люди будут тесниться, чтобы увидеть ее. Я жду только минуты вдохновения, счастливого проблеска. Кто знает, не спустятся ли ко мне музы завтра, и я почувствую силу в руках, чтобы выполнить свою мечту?..

И смело опустившись в водоворот своего воображения, молодой художник поведал афинянину свои мечты.

— Если мне удастся окончить эту статую, будущее — мое: через несколько дней мое имя будут с восторгом повторять на Форуме и в городе. Я навсегда освобожусь от гончарни; после того, как весь Сагунт полюбуется моей статуей на празднествах, я подарю ее Соннике, и твоя возлюбленная, такая щедрая, отправит меня на одном из своих судов за море. Я увижу Афины, буду любоваться всем, что ты видел, а потом... потом!.. Взгляни, Актеон через эти листья. Что ты видишь на горах Акрополя? Ничего. Стены из больших камней, колоннады, высокие крыши храмов, но ни одной статуи, что возвещала бы издали о славе города. Говорят, что над афинским Акрополем возвышается гигантская фигура Паллады, вся из бронзы и золота, с копьем, горящим при солнечном свете и светящим, как пламя, морякам, плывущим в море. Правда ли это? И вот мне много ночей снится нечто подобное, и я вижу, как Эросион, великий художник, вернувшись из Афин, воздвигает на нашем Акрополе свое колоссальное произведение — быков Гериона, огромных, с золочеными рогами, сверкающими на солнце, как факелы, а между ними Геркулес, покрытый шкурой немейского льва, подобно Ферону, его жрецу, в великие сагунтинские празднества, потрясает в вышине своей палицей, которая будет служить сигналом всем мореплавателям Сукронесского залива... О, если бы мне удалось когда-нибудь осуществить эту мысль!..

Ранто в тунике показалась из своего убежища и боязливо подошла к Актеону, глядя на него с уважением и в то же время краснея при воспоминании о наготе, в какой он застал ее. Эросион, возбужденный рассказом о своих планах, очевидно, желал бы снова приняться за работу. Он смотрел на свое произведение и, казалось, глазами раздевал пастушку, чтобы иметь возможность продолжать.

Афинянин понял, что его присутствие мешает молодым.

— Работай, Эросион,— сказал он.— Сделайся великим художником, если можешь. Скульпторы Афин позавидовали бы твоей модели. Теперь, зная, что вы скрываетесь здесь, я постараюсь не досаждать вам своим присутствием.

Он так и сделал. Он уже не возвращался в рощу смоковниц, чтобы не мешать молодым в их убежище: ему — пылающему честолюбием, ей — покоренной любовью.

Наступил день празднества. Весть о торжестве распространилась далеко за пределы Сагунта, и целые толпы кельтиберийцев собирались в город, чтобы взглянуть на сельские празднества.

Поселяне оставили работы и, одетые в лучшее платье, с вечера спешили в город, чтобы принять участие в чествовании богини нив. Они несли огромные снопы пшеницы, перемешанной с цветами, чтобы принести в дар богине, и белых ягнят для жертвы на ее амфоре.

На рассвете город наполнился пестрой толпой, запрудившей Форум и берега реки, чтобы видеть лошадиные скачки.

Около Бетис-Перкеса была устроена большая эстрада, на которой должно было происходить состязание между знатнейшими сагунтийскими гражданами. Сенаторы председательствовали на празднестве, сидя на скамьях, охраняемых отрядом наемной стражи. На одном конце арены сыновья коммерсантов и богатых земледельцев, вся сагунтинская молодежь ожидала сигнала; почти обнаженные, опираясь на свои легкие копья, молодые люди держали в поводу неоседланных лошадей, горячившихся и кусавшихся в ожидании состязания.

Подали сигнал к началу, и все, опираясь ногой о древко копья, одним махом взлетели на коней и плотной толпой помчались по дороге. Несметная масса народа приветствовала всадников, сидевших так плотно на спинах своих скакунов, будто составлявших с ними одно целое. Держа кверху копья, они криком возбуждали себя и поднимали облака пыли, сквозь которую виднелись ноги лошадей, брюхами почти касавшихся земли.

Бешеная скачка продолжалась долго. Несколько ездоков, менее искусных или имевших худших лошадей, отстали, число всадников, очевидно, уменьшалось. Последний, не покинувший путь и все время шедший во главе скачки, должен был получить венец, и в толпе держали пари за кельтиберийца Алорко и афинянина Актеона, которые с первого мгновения вели скачку.