Кусатель ворон

– К сожалению, баян у нас сломался, а на замену ничего не удалось найти, поэтому Равиль не сможет сегодня сыграть. Но он споет! И не просто споет – Равиль продемонстрирует нам древнее искусство горлового пения, секреты которого передавались в течение восьмиста лет от отца к сыну. Композиция называется «Гибель Нортумберлендского полка»! Поприветствуем!

Зал настороженно захлопал.

Александра приподнялась с табуретки и сделала книксен, книксен с волынкой – это да. Жмуркин вручил Гаджиеву микрофон и вернулся в зал. Александра набрала воздуха и стала накачивать мешок волынки. Быстро так, легкие хорошо развиты, мешок наполнился, Александра всхлипнула и стала играть.

Как-то я не знаток волынной музыки, по мне что «Исчезновение Нортумберлендского полка», что «Гибель Нортумберлендского полка», что «Был у Мэри крокодильчик» – все одна малина, тоскливо, напоминает о бескрайних просторах Шотландии, голодных, промокших под дождем пастухах, ирландских волкодавах… Впрочем, ирландские волкодавы в Ирландии.

И тут вступил Гаджиев. Не знаю – то ли он на самом деле был знаком с горловым пением, то ли это в крови у всех восточных людей, но неожиданно он действительно запел. Загудел низким протяжным гудением, угрюмым, сильным и каким-то беспощадным. Горловое пение неожиданно весьма удачно легло на волынку, и мне вдруг представился этот самый Нортумберлендский полк, увязший в песках Монголии, измученный жаждой и тропической лихорадкой, окруженный кровожадными песчаными племенами.

Это было красиво. Да, красиво, но как-то уж чересчур мрачно, от такого сочетания хотелось прыгнуть в омут, ну, лично мне, во всяком случае. Зрителям, кажется, тоже, я заметил тетеньку в соседнем ряду, она достала платок и украдкой вытирала глаза, наверное, вспоминала что-то жизненное из своего опыта.

Видимо, в этом зале была довольно неплохая акустика, поскольку музыка и пение распространялись хорошо и объемно – как-то со всех сторон, и даже снизу. Сандра дудела, Гаджиев тоже старался – дребезжал голосом и, как мне казалось, лязгал зубами.

Дремуче.

Дремуче, недаром ансамбли горлового пения набирают популярность в наши дни, особенно за рубежом. Кроме того, музыка хорошо срезонировала с предыдущим выступлением…

Из середины зала вскочила девушка и, запинаясь за ноги, кинулась прочь. Вдохновившись этим, Гаджиев стал рычать громче и демоничнее, отчего мне показалось, что в зале несколько потемнело. И стало холоднее, и запахло пылью, и нефтью, и горелым. Я почувствовал, как у меня по загривку запрыгали крупные нездоровые мурашки. Зазвенели стекла, дрогнул пол, и в раскрывшуюся форточку стало просовываться черное щупальце с белесыми влажными присосками…

Музыка оборвалась.

Я потряс головой. На сцене уже не было ни Александры, ни Гаджиева, только одинокий стул, а на нем одинокий микрофон. Остальные сидели какие-то пришибленные и испуганные, спонсоры переглядывались, а Лаура Петровна багровела. Вряд ли от ярости, скорее от непонимания.

Жмуркин выглядел каменно. Такой каменный Жмуркин, на площади где встать, ему бы понравилось.

– Молодцы! – крикнул я и ожесточенно захлопал в ладоши.

Никто не поддержал, мои аплодисменты потонули в сугубой тишине, а некоторые на меня оглянулись и уставились. Концерт продолжал погружаться в решительную необыкновенность.

– Здорово! – воскликнул я еще.

Жмуркин поднялся и со скрипом направился к сцене, шаги его звучали заброшенно и одиноко.

В этот раз он не стал запрыгивать, взошел по ступеням, взял со стула микрофон, обдул его и стряхнул. После чего объявил:

– Интересно. Безусловно, интересно. Это была «Гибель Нортумберлендского полка», по-моему, действительно гибель… Потрясает. Вот она, молодежь! Практически Вагнер. Аж морозом протянуло! Интересно, друзья, безусловно интересно! Свежо! Давайте все-таки похлопаем музыкантам, они старались.

Хлопки получились жидкие. А зря, совсем зря, Александра хорошо играла, да и Гаджиев пел душевно.

– Ну, и в завершение нашего концерта поэзия! Молодой, но очень талантливый поэт Влас Пятахин!

Занавес сошелся, а затем раздвинулся.

В центре сцены стоял Пятахин. Стоял, как я и учил, потерянно, будто не перед зрителями находился, расписание уроков читал. Недалеко от Пятахина располагался столик, на столике тот самый кактус.

Мне стало немного страшно. А вдруг поэт Пятахин подавится? Такое случается, вот недавно видел по телевизору про жонглера бензопилами – жонглировал-жонглировал и в конце концов запилился, такое случается направо и налево.

А один тараканами до смерти объелся.

Жмуркин сел рядом со мной.

– Ну, чем этот удивит? – спросил он осторожно.

Я не ответил.

Пятахин дождался, пока станет тихо, затем достал из кармана штанов сложенный вчетверо лист бумаги и стал его медленно разворачивать.

– Что-то у меня, как всегда, дурные предчувствия, – вздохнул Жмуркин.

Я не стал его успокаивать, в конце концов, он у нас спец по одаренной молодежи, я достал мобильник, стал снимать.

– «Апрельский пал», – произнес Пятахин безо всякого выражения. – Стих пятый, «Вальпургии Рагнарёка».