Кусочек жизни. Рассказы, мемуары

В Лиме какой-то предприимчивый американец выпустил газету. Газет в Перу не любят и не читают. Но, зная это, предприниматель выпустил совершенно сенсационный номер. Портье с доброй улыбкой, заранее зная, как мне будет приятно прочесть, протянул мне номер.

(«Сенсационные события в Европе, — читаю я, — какой-то простодушный пейзан нашел и опубликовал средство, обеспечивающее на этот раз невозможность каких-либо войн в будущем. Несмотря на сопротивление международных организаций и государственных мужей, соображения пейзана стали известны всему свету и вызвали всеобщий энтузиазм. Государственным мужам оставалось сделать только сладкую мину и принять предложение…»)

Интересно, думаю, только… Уж сколько раз.

«Предложение очень простое: запретить международную торговлю, кроме хлеба и других продуктов питания. Гарантия — закрыть фабрики, работающие на экспорт, во всех странах».

Не успела я прочитать всех подробностей проекта, как над ухом кричат:

— Экстренный выпуск. Потрясающая сцена встречи четырех глав государств Европы и Америки.

Я почему-то взволновалась. На снимке — в обнимку, плачущие радостными слезами четыре знакомые всему миру персоны. Двое из них застыли в поцелуе.

— Неправда это! — заступилась я за Европу. — Никогда. Это ложь!

Что со мной сделалось, почему я не обрадовалась, почему оскорбилась за Европу — не понимаю. Разве возможность истинного, а не фальшивого мира так уж позорна для Европы? Разве есть какая-то красота или гордость в том, что мы не можем жить без вражды? Не понимаю. Может быть, это оттого у меня, что разболелась голова.

Я попросила портье позвать врача. Он усмехнулся:

— У нас нет врачей. Когда какое-нибудь недомогание, мы принимаем перуанский бальзам.

— Так дайте мне немножко.

Несколько капель, влитые в стакан чистейшей воды из Амазонки, произвели чудесное действие: голова прояснилась, а главное, я почувствовала избыток моральных сил в себе.

Поэтому я осмотрелась и увидела знакомые книги, рукописи и мое парижское окно — увы, слишком знакомое мне. Я перечитала то, что изложено здесь. Правда это или неправда? Но разве правда только то, что мы действительно видим своими глазами и можем прикоснуться? Прошу мне верить — все правда. Я так и думала — не мог Бог так оставить людей. Он сохранил им прекрасную страну Перу.

Но визу я все-таки не использовала. Пусть консул думает, что он думает.

— Почему, однако, вы все-таки не едете в вашу Перу? — спрашивают меня.

— Я не хочу. Мои испорченные Европой глаза могут заставить увидеть не то, что есть в действительности, и породят разочарование. А сейчас мне легко и хорошо. Пусть кругом трудно, но меня сейчас это меньше трогает — у меня есть все-таки Перу. Я хотела бы, чтоб каждый в душе имел свое Перу, и тогда всем лучше станет.

Мемуары

Распутин

Бывают люди, отмеченные умом, талантом, особым в жизни положением, которых встречаешь часто и знаешь их хорошо, и определишь их точно и верно, но пройдут они мутно, словно не попав в фокус вашего душевного аппарата, и вспомнятся всегда тускло; сказать о них нечего, кроме того, что все знают: был высок или мал ростом, женат, приветлив или надменен, прост или честолюбив, жил там-то, встречался с тем-то. Мутные пленки любительской фотографии. Смотришь и не знаешь — не то девочка, не то баран…

Тот, о котором хочу рассказать, только мелькнул двумя краткими встречами. И вот твердо, отчетливо, тонким клинком вырезан его облик в моей памяти.

И не потому, что был он так знаменит, — ведь много довелось мне встречать на своем веку людей, прославленных настоящей, заслуженной славой. И не потому, что он сыграл такую трагическую роль в судьбе России. Нет. Человек этот был единственным, неповторяемым, весь словно выдуманный, в легенде жил, в легенде умер и в памяти легендой облечется.

Полуграмотный мужик, царский советник, греховодник и молитвенник, оборотень с именем Божьим на устах.

Хитрым называли его. Одна ли только хитрость была в нем?

Расскажу две мои краткие встречи с ним.

1

Петербургская оттепель. Неврастения.

Утро не начинает нового дня, а продолжает вчерашний серый, тягучий вечер.

Через большое зеркальное окно-фонарь видно, как на улице унтер-офицер учит новобранцев тыкать штыком в соломенное чучело. У новобранцев сизые, иззябшие сыростью лица. Баба с кульком, унылая, уставилась и смотрит.

Тоска.

Звонит телефон.

— Кто?

— Розанов.

Удивляюсь, переспрашиваю. Да, Розанов.

Говорит загадочно:

— Вам Измайлов сказал? Предлагал? Вы согласились?

— Нет. Я Измайлова не видала и не знаю, о чем вы говорите.

— Так значит, он еще будет с вами говорить. Не могу вам ничего объяснить по телефону. Только очень прошу — непременно соглашайтесь. Если вы не пойдете, я тоже не пойду.

— Господи, да в чем же дело?

— Он все объяснит. По телефону нельзя.

Аппарат щелкает. Нас разъединили.

Очень все это неожиданно и странно. С В. В. Розановым я встречалась редко. С Измайловым тоже. Сочетание Розанова с Измайловым тоже показалось мне не из обычных. В чем же дело? И почему Розанов не пойдет куда-то, если я не пойду?