Кутгар

И я принялся сплетать диковинный ковер красок и образов. Вначале этот ковер повествовал языком хаоса — несуразное переплетение разноцветных нитей и искр, исторгающих сумбурные звуки, но постепенно картина принимала определенные очертания. Нити растеклись контурами, которые были тут же заполнены полутонами сплавившихся между собой искр. Зазвучала торжественная музыка, кажется, это был спятивший Шуман, и передо мной возникло естество артефакта.

Это был фантасмагорический прообраз души Гумия. Я удивился, сколь он ярок. Гумий всегда представлялся мне более тусклым, почти серым. Я видел рваную мозаику образов, мгновений и эпизодов, что пережил мой лучший друг за свою жизнь. Я ощущал сладкие муки новорожденного и удивление первого вздоха, я с широко раскрытыми глазами взирал на чудо весеннего цветка и вдыхал аромат свежего кофе. Я учился в школе, колледже, работал на каких-то примитивных механизмах. Затем появились безликие и слегка странные люди. Они учили многому, в том числе и искусству убийства. Я ощущал гордость от осознания того, что вправе убивать. А потом была череда интриг, заговоров, крушений. Где-то посреди этого был первый поцелуй. И почти сразу за ним — арест по ложному обвинению. Здесь били, и кровь растекалась сочными плавящимися каплями, похожими на небрежно наложенный мазок алой краски. Но в отличие от краски кровь была соленой.

Кровь сменил грохот. И вновь была кровь, а бластер дергал руку легкой отдачей. Падали стены, в воздухе висела густая едкая пыль, вызывающая слезы и кашель. Я слышал шипение гаснущих в толще керамобетона лазерных импульсов. Так шипит слюна, если плюнуть на раскаленный металл.

И пришло удивительное ощущение безграничной пустоты. Свобода и одиночество, парящие на невесомых крылах. Это чувство было захватывающим и пугающим, и почти сладострастным. Мне следовало умереть здесь, позабыв о поиске иных ощущений.

Но пустота ушла. Все вокруг было синим, зеленым и лимонным, цвета полуденного солнца. Я ощущал власть, почти безграничную, много власти. Я полюбил ее вкус, схожий со вкусом золота — чуть кисловатый, с металлическим оттенком, кружащий голову и вызывающий сладкое томление в чреслах.

Вкус власти — отныне он будет сопутствовать всегда. Этот вкус невозможно забыть. Я пил вино — сладкое и чуть кисловатое, пахнущее солнечными склонами, но оно не могло заглушить вкус власти. Я любил женщин; самых прекрасных, каких только можно вообразить. Любая из них была достойна стать королевой, для меня же они были не более, чем шлюхами. Это сладкий вкус власти, дающей право на боль. Я даровал им боль и наслаждался ею сильнее, чем любовью. Власть…

Катастрофа пришла малиновым шаром. В нем было мало поэтики, здесь присутствовал лишь колоссальный выброс энергии. Хотя не стану утверждать, что это не было захватывающим зрелищем. Напротив, я не видел ничего более прекрасного. Планеты расцветают очень редко, но их цветение стоит того, чтобы расплатиться за это зрелище собственной жизнью.

Земля цвела лишь один миг. Оранжевое сменилось черным, серым и сине-холодным, блеска стали. Века безвременья и неизвестности. Я стоял плечом к плечу с тем, кого любил, и любил его за то, что он позволял мне стоять рядом. Он научил меня пользоваться властью. Власть была почти невидимой, на кончике ножа, но грандиозной. Величие, которого я не достигал прежде никогда. Власть, равной которой мне не приходилось изведать. Я полюбил убивать, быстро и тонко, узким, отточенным жалом стилета, спрятанного в посох. Совершенная смерть, почти не оставляющая следов крови. Мне был отвратителен вид крови. Алой, густеющей до багрового.

Багровый. Образы вдруг покрылись морщинками смальтовой мозаики, а потом рухнули вниз. Цвета смешались, груды разноцветных осколков растеклись пелериной пламени. Когда языки ушли в небо, предо мной предстала лишь груда пепла.

Вздохнув, я втянул стебель сверхсути в себя. Артефакт ни о чем не подозревал. И он любил меня — это не вызывало сомнений.

Сейчас он стоял напротив и чуть рассеянно помаргивал. Вторжение в его суть повлекло определенный хаос. Артефакту требовалось время, чтобы стабилизировать формы. Я дождался, пока лицо Гумия не примет обычный вид.

— Я верю тебе, — сказал я, возвращаясь к разговору. — Я не знаю, зачем ты очутился здесь, но верю, ты пришел не за тем, чтоб причинить мне вред. Вот только ума не приложу, что мне с тобой делать.

— Если это возможно, я хотел бы остаться здесь. Ведь мне некуда идти.

Немного поразмыслив, я решил:

— Ну хорошо. Назначаю тебя стражем моих покоев. Если захочешь, можешь побродить по кораблю, только старайся не попадаться на глаза моим подчиненным.

— Это несложно, — заверил артефакт.

— Тогда решено. Будешь жить у меня, пока я не придумаю, что с тобой делать. На ночь можешь расположиться здесь.

Поднявшись, я указал рукой на ложе.

— Спасибо, но мне это не нужно. Я не нуждаюсь в отдыхе.

— Конечно, — согласился я, ощущая легкое недовольство тумаита, вдруг обидевшегося за несовершенство своего организма. — Да, кстати, ты помнишь такое имя — Олем?

— Конечно. Это доктор с «Марса». А что?