Кутузов

В отличие от С. Н. Глинки Кутузов не мог перенестись мысленно в Рим, Спарту и Афины, а в том времени, которое его окружало, Михаилу Илларионовичу становилось все холоднее и неуютнее. «До революции аристократию составляли все те, коим хорошо было у двора; а при дворе Екатерины хорошо было всем тем, кои с весьма известным именем, с большим состоянием умели приятно объясняться и более или менее быть любезными. После революции число аристократов умножилось прибытием из Парижа бежавших их собратий, которые потеряли прежнюю веселость духа и везде видели плебеев-заговорщиков; тогда высшее общество совсем офранцузилось, сделалось гордее, недоступнее, стало отталкивать тех, кои не имели предписанных им форм и, по наущению эмигрантов, начало сражаться с фантомами, которым, наконец, дало существенность. При Александре оно было просто котерия[1]

, которое взяло себе девизом: никто не умен, не знатен, кроме нас и наших. Странно вспомнить: ни высокий чин, ни княжеское старинное имя, ни придворное звание камергеров и камер-юнкеров, ни большой ум и познания преимущественно тут никак не давали прав, в этот храм не отпирали дверей, а одни только прихоти заключавшихся в нем», — ехидно сообщал Ф. Ф. Вигель

²⁹

. Похоже, М. И. Кутузов еще не знал, как себя вести в этом времени и в этом обществе. Посмотрим опять внимательно на содержание письма: обращение старого солдата к царю заканчивается словами, которые почему-то никогда не цитируют исследователи, но именно эти слова не позволяют объяснить обрушившуюся на Кутузова немилость «чрезмерной угодливостью», как о том постоянно пишет Н. А. Троицкий (что ж, «повторение — самая сильная фигура в риторике», — говорил Наполеон). Кутузов сокрушается, что он своим «образом обращения», может быть, затмил в глазах императора «приверженность к его особе». Какая уж тут угодливость! Совершенно очевидно, что произошло что-то из ряда вон выходящее, не имеющее отношения даже к участившимся случаям краж и неудовлетворительной деятельности полиции. Мало ли кто при снисходительном государе допускал оплошности? Заслуг у генерала, о чем он с обидой пишет в письме, вполне хватало, чтобы ему дали другое назначение, а не «выбрасывали» его со службы («ежели бы Вашему Императорскому Величеству неугодна была вовсе служба моя»). Опала же была вдвойне горькой для генерала, потому что причиной его отставки был не взбалмошный сын Екатерины Великой, а ее внук, тот самый «обожаемый ангел», которого она завещала своим сподвижникам поддерживать, защищать и наставлять советами. А кто был сильнее по этой части, чем не М. И. Кутузов, совмещавший в себе таланты военачальника, дипломата, администратора, педагога?