Кузина Филлис. Парижская мода в Крэнфорде

Смелое построение системы персонажей отвечает лаконичному своеобразию сюжета. Ослабленностью внешнего конфликта «Кузина Филлис» словно бы перекликается с чеховской драмой, на несколько десятилетий опережая время своего создания. В повести нет алчных и завистливых злодеев, герои не страдают от войн или притеснений, не борются с нуждой. Кто виноват в том, что Филлис едва не умерла от горя? Родители? Нет! Они готовы были всё отдать ради её счастья. Холдсворт? Снова нет. Его не упрекнёшь не только в предательстве, но даже в легкомысленной несдержанности, ведь он никогда не говорил пасторской дочке о любви. Не виноват, конечно же, и Пол, искренне сопереживавший кузине и желавший видеть её счастливой, хотя бы и с другим. В чём же дело? Влюблённый мужчина рассказал приятелю о своих чувствах к девушке, приятель передал ей его слова, тем самым её окрылив. Но прошло время, и влюблённый забыл девушку… Причина страданий героини – простая цепь случайностей, сложившаяся не слишком удачным образом. В том, что Филлис несчастна, «виновата» только сама жизнь, которая сводит и разлучает людей, заставляет их проходить через болезни и исцеления, разжигает и гасит в их сердцах любовь. Так было в XIX веке, и так будет всегда.

Элизабет Гаскелл написала «Кузину Филлис» в 1864 году, незадолго до смерти. Повесть публиковалась частями, планировалась работа над пятой и шестой главами. Несмотря на то, что первоначальный замысел не был осуществлён, произведение представляет собой вполне законченное художественное целое и даже выигрывает благодаря некоторой открытости финала и отсутствию фабульной детерминированности ряда образов.

В посмертных изданиях «Кузина Филлис» иногда выходила с подзаголовком «Повесть английской любви» («А Story of English Love»). Это лёгкое, но не легковесное, элегантное, но не вычурное произведение Элизабет Гаскелл действительно насквозь пропитано любовью. Узы сердечного притяжения связывают между собой персонажей, образуя густую сеть: весёлый, обладающий подвижным умом и творческим воображением Эдвард Холдсворт полюбил тихую дочь деревенского пастора, но уехал и со временем её позабыл. Она тоже его полюбила, но забыть не смогла. Другое чувство, братско-сестринское, связывает девушку с дальним родственником, который оказался слишком скромен, чтобы мечтать о большем, и слишком предан своему товарищу и сопернику, чтобы встать у него на пути.

А ещё мы видим взаимную любовь родителей и детей, любовь супругов, сохранивших тёплую привязанность и уважение друг к другу, несмотря на несовпадение кругозоров. Любовь к живым и умершим, разделённую и безответную. Любовь к людям и животным, к работе и к знаниям, к природе и к Богу. «Английскость» всех этих чувств разве что в сдержанности проявления. По сути же они вечны и универсальны. Значит, «Кузина Филлис» найдёт в сердце современного русскоязычного читателя тот же отклик, какой нашла сто пятьдесят лет назад в сердцах соотечественников своей создательницы – удивительной миссис Гаскелл.

Кузина Филлис

Часть I

Переселение из родительского дома на отдельную квартиру – знаменательное событие в жизни молодого человека. Пожалуй, более никогда я не был так доволен и так горд, как в тот день, когда семнадцатилетним юнцом впервые остался один в трёхугольной комнатке над кондитерской лавкой в Элтеме, главном городе графства ***. Отец мой только что уехал, произнеся на прощанье внушительную проповедь о правилах, коих следует придерживаться молодому человеку, вступающему на путь самостоятельной жизни. Меня определили в помощники к инженеру, который подрядился строить ветвь железной дороги от Элтема до Хорнби. Добившись, чтобы я получил это место, отец обеспечил мне более высокое положение, чем то, какое занимал сам, – вернее сказать, то, в каком родился и вырос, ибо с каждым годом он возвышался в глазах людей. По роду занятий он был простым механиком, но при этом обладал даром изобретателя и отменным упорством, благодаря чему смог усовершенствовать железнодорожные машины несколькими полезными новшествами. К богатству отец не стремился, хотя, как человек благоразумный, не отказывался от плодов, приносимых собственными трудами. По его признанию, идеи свои он развивал потому, что они ни днём ни ночью не давали ему покоя, пока не обретали законченную форму.

Но я уже довольно сказал о моём дорогом отце. Счастлива страна, где много есть таких, как он. По воспитанию и убеждениям он был истый конгрегационалист[1], и, полагаю, именно это подвигло его поселить меня в комнатушке над кондитерской: лавку держали две сестры нашего бирмингемского священника, что, очевидно, должно было служить защитою моей нравственности, когда я, оставшись без родительского надзора, встречусь с городскими соблазнами – при годовом жалованье в тридцать фунтов!