Кузька у Бабы-яги

Ох, прохудилася, изодралася,Вся клочками пошла, да ох, лохмотьями…

Хриплый бас раздавался уже под самыми окнами. Даже стёкла, то есть леденцы, дребезжали. Кузька встревожился:

– Во голосит! Это не Баба-яга, а пьяница-мужик, не иначе.

Он терпеть не мог пьяных. Их Чумичка любит, двоюродный брат. Увидит, вот потеха! Сзади пнёт, сбоку толкнёт, с другого пихнёт, пьяница – в лужу или ещё в какую грязь. Лежит и мычит или хрюкает. А Чумичка за нос его теребит и хохочет. Оттого у них носы красные. Это всё Чумичка!

Хриплый бас за стеной смолк. Кто-то шарил на крыльце. Кузька не находил себе места под столом от беспокойства:

– Ты уверен, что нас тут… в общем, не тронут?

– Уверен, уверен, – зевнув, ответил Лешик. – И дедушка Диадох уверен тоже. Он всегда говорит: в этом доме и тронуть не тронут, и добра не видать.

– Как не видать? – Кузька высунулся из-под стола. – Вон сколько добра на столе и в печи!

Тут дверь отворилась, и в доме очутился… не поймёшь кто. Голосищем мужик, а на голове кокошник золотом горит, самоцветными камнями переливается. На ногах сапожки зелёные, сафьяновые, с красными каблуками, такими высокими – воробей вкруг каждого облетит. Сарафан алый, как утренняя заря. Кайма на подоле, как вечерняя заря. По сарафану в два ряда серебряные пуговки. А из-под кокошника прямо на Кузьку, глаза в глаза, глядит Баба-яга.

– Ой, батюшки! – охнул и назад под стол, поглубже.

А Яга подняла скатерть, опустилась на колени, заглядывает под стол и руки протягивает.

– Это кто ж ко мне пришёл? – медовым голосом пропела она. – Гостеньки разлюбезные пожаловали погостить-навестить! Красавцы писаные, драгоцунчики мои! И куда ж мне вас, гостенёчки, поместить-посадить? И чем же вас, гостюшечки, угостить-усладить?

– Что это она? – шепнул Кузька, тихонько толкая друга. – Или, может, это совсем другая Яга?

– Ой, что ты! В лесу Яга одна! В том доме такая, в этом этакая, – ответил Лешик и поклонился: – Здравствуй, бабушка Яга!

– Здравствуй, здравствуй, внучек мой бесценный! Яхонт мой! Изумрудик мой зелёненький! Родственничек мой золотой, бриллиантовый! И ведь не один ко мне пришёл. Дружочка привёл задушевного. Такой славный дружочек, красивенький, ну прямо малина, сладка ягода. Ах ты, ватрушечка моя мяконькая, кренделёчек сахарный, утютюшечка драгоценненькая!

– Слышишь? – опять забеспокоился Кузька. – Ватрушкой называет, кренделем…

Но Баба-яга усадила их на самую удобную скамью, подложила самые мягкие подушки, достала из печи всё самое вкусное, принялась угощать.

Кузька растерялся от этакой любезности, вежливо кланялся:

– Благодарствуйте, бабушка! Мы уже поели-попили, чего и вам желаем!

Но Яга суетилась вокруг гостей, уговаривала, упрашивала отведать того, попробовать этого, подсовывала самые лакомые кусочки.

– Она что? Всегда здесь этакая? – шёпотом спрашивал Кузька, жуя медовый пряник с начинкой и держа в одной руке сусальную пряничную рыбку, а в другой сахарного всадника на сахарном коне.

Баба-яга между тем хлопотала у кровати: взбивала перины, стелила шёлковые простыни, бархатные одеяла. Толстый пушистый Кот помогал ей, а когда постель была готова, улёгся на пуховую подушку. Яга ласково погрозила ему пальцем и перенесла с подушкой на печь.

Зима за день покажется

Приснилось Кузьке, будто они с Афонькой и Адонькой играют, и вдруг Сюр с Вуколочкой тащат блин. Проснулся – так и есть: блинами пахнет. Стол от угощения ломится. Тут дверь приоткрылась, в горницу, как зелёный лист, влетел Лешик. Кузька кубарем с кровати, как со снежной горы, съехал. Друзья выбежали из дому, побегали, попрыгали по мосту. Колокольчики весело звенели.

– Вьюга, метель, мороз, а мне хоть бы что! – Кузька подпрыгивал, как молодой козёл. – Зима за день покажется в таком доме. Эко обилие-изобилие! Хоть зиму зимовать, хоть век вековать! Вот где насладиться да повеселиться, в тепле да в холе при этакой доле! Ах вы, люшеньки-люлюшеньки мои! Эх, сюда бы Афоньку, Адоньку, Вуколочку! Всех накормлю, спать уложу. Лежи на печи, ешь калачи, всего и забот!

Лешик слушал и удивлялся, почему дед Диадох не любит этот дом.

– Ясно! – рассуждал Кузька, грызя леденец. – Пироги дед не ест, щи да кашу не жалует, блинами не кормится, даже ватрушки ему не по вкусу. Чего ему этот дом любить?

– Нет, – задумался Лешик. – Он не для себя не любит. Он и для тех не любит, кому и пироги по вкусу, и таврушки…

– Что? Что по вкусу? – Кузька так и покатился со смеху.

– Ты давеча нахваливал. Врушки, что ли, называются?

– Ой, батюшки-уморушки! Ва-труш-ки!

– Я и говорю, – продолжал Лешик. – Дед не любит, когда тут живёт кто-нибудь, кроме хозяйки. Плохие предания об этом доме.

– Предания и у нас рассказывают. Всякие – и весёлые, и страшные.

– Про этот дом предания невесёлые. Но Яга тут никого не ест, даже не пробует, – сказал Лешик. – Зимуй себе на здоровье, не бойся. Дятел тебя посторожит. А в тот дом, я уж тебе говорил, не ходи!

– Вот ещё! – засмеялся Кузька. – Это Белебеня куда зовут, туда и бежит.