Кузнецов. Опальный адмирал

— Ее-то прежде всего и надобно взять, а бриться я, Верунчик, буду не в дороге, а где-то в каюте на корабле или в гостинице! — Он нагнулся и поцеловал ее в нос. — Горячая ты.

Она, словно не слыша его, спросила:

— Тебе к семи на аэродром?

— Да. Летчик, наверное, уже ждет меня…

Он не договорил — зазвонил телефон. В трубке послышался глуховатый голос маршала Шапошникова.

— Маршрут вам, голубчик, немного меняется, — сказал он. — Ставка решила срочно командировать в Ленинград Молотова, Косыгина и Воронова. Полетите с ними. Куда? До Чернигова, а там пересядете на спецпоезд. Так что к восьми утра подходите к Генштабу.

— Понял, Борис Михайлович, — сдержанно ответил Кузнецов. — Спасибо, что предупредили. Дам своему летчику отбой и еду к вам.

— Ты что, не летишь? — спросила жена, когда он положил трубку.

— Лечу, но теперь не один, а с Молотовым и другими товарищами. Так оно будет, пожалуй, лучше.

Уходя, он поцеловал жену и шепнул ей на ухо:

— Я тебя люблю… Береги сыновей.

— Позвонишь домой? — спросила жена.

— Если представится возможность…

Кузнецов и мысли не допускал, что вскоре едва не попадет в лапы врага. Они добрались до Череповца без происшествий, пересели на поезд. На станцию Мга прибыли ночью. Едва вышли из поезда, как налетели «юнкерсы» и стали бомбить железную дорогу. Самолеты дотла разрушили рельсы, и начальник станции вынужден был отправить почетных гостей на дрезине. В Ленинграде, куда делегация прибыла на рассвете, Кузнецов узнал, что станцию Мга захватили гитлеровцы.

— Кого я вижу! — воскликнул Ворошилов, увидев наркома ВМФ. — Сам флот к нам пожаловал. Ну, теперь флотская артиллерия заработает на полную мощь!

— А что, разве она работает вполсилы? — улыбнулся Николай Герасимович.

— Порой и такое бывает…

Оба прошли в кабинет Жданова, где с ним уже беседовал Молотов. Косыгин и Воронов уселись за стол справа, достали свои рабочие блокноты.

— Жарко тут у нас, товарищи, так жарко, что порой пот ручьем льется с лица, — проговорил Жданов. — Немцы рвутся к Ладожскому озеру, и если они туда попадут, то замкнут кольцо блокады Ленинграда.

— Что верно, то верно, сидим мы тут, как на пороховой бочке! — признался Ворошилов.

Долго длилась беседа. Сказав, что судьба всегда стоит за храбрых, Жданов, глядя на Молотова, произнес:

— Мы с Климом не считаем себя побежденными, но и победы над врагом, к сожалению, еще не добились. Но добьемся! — горячо добавил он и стукнул по столу кулаком.

Когда Жданов пригласил Молотова на командный пункт, чтобы объяснить ему обстановку на оперативной карте, Кузнецов сказал Вячеславу Михайловичу:

— Разрешите мне действовать по своему плану? В штабе меня ждет адмирал Трибуц.

— Добро, Николай Герасимович. Нам тут и адмирала Исакова достаточно. Кстати, где он? Если во дворе, пошлите его к нам…

Трибуц и начальник штаба адмирал Пантелеев ждали наркома ВМФ в штабе флота, и когда вошел Кузнецов, оба встали и тепло приветствовали его. Особенно был рад приезду наркома Трибуц. Узнав, что Николай Герасимович еще не завтракал, он тут же велел своему адъютанту накрыть стол.

— Гость у нас редкий, потому почет ему и уважение! — улыбнулся Трибуц, довольно потирая руки. И крикнул адъютанту вдогонку: — Давай сюда пару бутылок «наркомовской»!

Когда они начали обсуждать ситуацию на флоте, Трибуц говорил обо всем откровенно, ничего не скрывал. По натуре он был человек прямой, честный, и, хотя за эту прямоту ему еще в молодости крепко доставалось, он таковым и остался, стараясь лишь в беседах со своими начальниками не горячиться. Он как-то сказал Кузнецову, что если доблесть — нравственное мужество, то командирская выдержка — тоже категория нравственная, именно с нее и начинается дорога к победе.

— Владимир Филиппович, я понял тебя так, что перебазирование кораблей и судов из Таллина в Кронштадт стоило тебе седин, не так ли? — спросил нарком, отпивая из стакана пахучий кофе. — Или ты загнул? — На губах наркома вспыхнула едва видимая улыбка. — Или седин у тебя прибавилось от потери кораблей на переходе?

Трибуц глубоко вздохнул, лицо его посерьезнело:

— И то и другое шокировало меня так, что поначалу я даже растерялся. Ведь на переходе погибли эсминцы, подводные лодки, транспорты… Думаю, что через неделю мы уже не сможем совершать налеты на Берлин. Почему? Отвечу, Николай Герасимович: на остров Саарема нельзя будет подвозить авиабомбы и горючее… Кстати, как воспринял товарищ Сталин бомбежку Берлина нашими летчиками?

— Очень высоко он оценил ваш подвиг! — сказал нарком. — Просил от его имени объявить всему личному составу благодарность, представить людей к наградам орденами и медалями, а вам лично, Владимир Филиппович, крепко пожать руку.

— А я орденов и не прошу, — смутился Трибуц. — Счастье не в награде за доблесть, а в самой доблести.

— Не ершись, Владимир Филиппович, награды будут. И немалые. Особо отличившихся в этой операции представят к званию Героя Советского Союза. Ты вот что мне скажи: крейсер «Максим Горький» отремонтировали? Я бы хотел побывать на нем.

— Вчера он вышел из ремонта, стоит в торговом порту. Я провожу вас…