Кузнецы грома

Агарков всех крупнее. Смуглолиц. Красивые волосы закидывает назад. Черные глаза с южной поволокой. Он из Новороссийска. Рыбак в пятом колене. Нетороплив, рассудителен, добродушен. Говорят, очень силен физически…

Вот они сидят: тройка лучших из лучших. А лететь двоим. Как сказать?

– Ну, как идут дела? – с улыбкой спрашивает Главный. – Как корабль? Давайте, критикуйте, лететь вам, не мне.

– Отличная машина! – радостно сообщает Раздолин.

– Корабль хороший, – говорит Воронцов.

– Мне не нравится пенопласт, – помолчав добавляет Агарков.

– Почему? – Главный удивленно взглянул поверх очков.

– Кругом белый пенопласт. Я понимаю, нужны мягкие стенки, чтобы в невесомости не стукнуться… Ну и при посадках… Но почему белый? Как в больнице…

– Брось придираться, – перебивает Раздолин, – какое это имеет значение…

– Пусть, пусть придирается. – Семен Трофимович кивает головой. – Не день, не два лететь – месяцы. Белый – действительно цвет суховатый.

Надо сделать что-нибудь этакое, домашнее… И он записывает каракулями на перекидном календаре:

"Пенопласт!!"

– Степан Трофимович, – говорит Воронцов, – у иллюминатора поставили откидывающийся кронштейн для киноаппарата. Это удобно. Но аппарат крепится к нему намертво. Там бы шаровой шарнир с зажимом…

– Хорошо, – говорит Главный и опять помечает в календаре.

– У меня все, – официально, по-военному говорит Воронцов.

– Та-ак. – Главный оглядывает их. Как сказать? – У меня неприятные для вас новости, товарищи…

Все трое сразу подумали об одном.

"Не полетим!" – Раздолин.

"Старт откладывается" – Воронцов.

"Зря готовились" – Агарков.

Степан Трофимович замолчал, и все трое тоже молчат, ждут.

– Астрономы не дают погоды. В июле и последующие месяцы возможно резкое увеличение активности Солнца. Та биозащита, которая стоит на "Марсе", может не справиться… Это все, правда, предположения. Вполне возможно, что ничего и не будет, предсказать тут трудно… Возможно, что доза радиации на борту превысит допустимую. Не намного, но превысит. Для жизни опасности нет, для здоровья – может быть, и есть. Вы должны это знать. Ваш полет – не пустое задание летчика.

Вы имеете право отказаться… Трое молчат.

– Я готов лететь, – наконец, твердо говорит Раздолин.

– Степан Трофимович, – медленно начал Агарков, не глядя на Главного, – вот вы сами говорите: может, будет, может, нет, может, дождик, может, снег. А лететь надо. Марс не Луна. Если бы можно было отложить полет на несколько месяцев, ну переждать, что ли, тогда другое дело. Что ж, теперь следующего противостояния дожидаться? Риск есть риск. А где его нету? Хамсу ловить – и то риск. Как, ребята? – он обернулся к Воронцову, – Я думаю, летим. А если…

– Я не полечу, – перебивает Анатолия Воронцов.

– Как не полетишь? – не с удивлением, а скорее со страхом спрашивает Раздолин.

– А вот так не полечу. – Рыжие глаза Воронцова уперлись в зрачки Андрея.

– Ты боишься? – Раздолин напрягся как струна. Главный под очками сощурил глаза.

Вертит в руках толстый красный карандаш.

– Боюсь… Помню, как пустили слух, что Титов заболел лучевкой. Он лежал с ангиной и не мог приехать на какое-то заседание, а старухи в очередях жалели Германа. Я хорошо помню, что тогда говорили… Но это была глупость. А тут?! Кто летит? Раздолин? Воронцов? Ерунда! На Марс летит Советский Союз! И если что случится, то не о нас же речь в конце концов… Да что говорить, – Воронцов махнул рукой, – все ясно… Степан Трофимыч, – он обернулся к Главному, – надо что-то сделать… Я, конечно, не знаю, возможно ли это, но… Главный щурится, играет карандашом.

– Мы усиливаем экраны биозащиты, – говорит он. – Усиливаем за счет веса полезной нагрузки корабля. Иного выхода, учитывая сроки, нет. Поэтому полетят не трое, а двое…

– Три молодых, красивых, очень серьезных лица. "Воронцов полетит обязательно", – думает Главный.

18

Прозрачное зябкое утро. К проходной идут люди. Если взглянуть сверху, увидишь, как пролегли черные нитки пешеходов, узелком перевязанные в маленьком домике проходной. Подошел автобус, красненький жучок, и посыпались из него люди. И из передней двери и из задней, над которой висит пугающая своей безысходностью табличка: "Нет выхода".

Ближе к забору, справа от проходной, выстраивается шеренга автомобилей. Не так много. Десятка два. В основном "Москвичи". Вот медленно и аккуратно встает в автомобильный строй "Волга" Бахрушина. Бахрушин легко выпрыгивает из машины. В этот момент с ревом и ядовитым синим дымом рядом с "Волгой" тормозит мотоцикл Редькина.

– Здравствуйте, Виктор Борисович, – весело говорит Игорь, снимая очки.

– Добрый день. – Бахрушин запирает дверцу "Волги". – У вас вид отважного гонщика.

– Я не отважный, я несчастный. Мне, чтоб добраться, нужно делать четыре пересадки. Я ведь живу у черта на рогах – Живописная улица.

– Это где же? – с интересом спрашивает Бахрушин.