Квантовый возраст

«С бóльшим основанием, чем когда-либо прежде, теперь можно было сказать, что в этом тихом, маленьком городке с липовыми аллеями и солидными, респектабельными домами в теперь уже устаревшем „Jugendstil“ беспрерывно заседает международный конгресс математиков. Многочисленные научные комплексы и лаборатории, наподобие новой стены, окружили город. Математический институт разместился в своем новом здании. Lesezimmer стала большой, хорошо освещенной библиотекой… В солнечную погоду студентов и профессоров можно было увидеть сидящими за маленькими уличными столиками и рассуждающими о политике, любви и науке. Маленькая пастушка спокойно смотрела в свой фонтан… Вне Геттингена жизни не было» [25, с. 248].

С тем же основанием можно утверждать, что в Геттингене беспрерывно заседал и международный конгресс физиков. Приехать в Геттинген и рассказать на семинаре у Борна или у Джеймса Франка свою работу значило получить полное признание всего научного мира или провалиться, в зависимости от результата. И это уже не оспаривалось.

На шестом Сольвеевском конгрессе (1930 г.) никого из геттингенских физиков не было. Зато сразу же после конгресса в Геттинген приехал Зоммерфельд и сделал на семинаре Борна доклад «Магнетизм и спектроскопия», которым он открывал Сольвеевский конгресс. Ему было важно знать мнение геттингенских физиков. В этот приезд Зоммерфельда произошел небольшой инцидент, свидетелем которого был Румер. Когда он потом рассказал о нем своим, мнения разделились: одни решили, что это была, конечно, шутка, другие, что все было вполне серьезно. Сразу же после семинара Зоммерфельд попросил Борна показать ему библиотеку. Борн поручил Румеру проводить Зоммерфельда в Lesezimmer. Зоммерфельд был маленького роста, уже совсем седой, но с черными торчащими усиками, военной выправкой он походил на типичного прусского офицера. И когда Румер шел рядом с ним, возвышаясь над ним сантиметров на тридцать, то чувствовал себя неуклюжим и маленьким. Когда они вошли в библиотеку, Румер направился к большому столу, где лежали самые новые журналы, но Зоммерфельд, не проявив к ним никакого интереса, прошел прямо к стеллажам. Нашел там букву «з», посчитал, сколько книг Зоммерфельда стоит на полке, и удовлетворенно сказал: «Библиотека хорошая».

Случалось и не такое. Мог, например, приехать в Геттинген Паули, ничего не рассказать, никого не послушать, а оставить на столе Борна записку: «Был в Геттингене. Пирожные и пиво превосходные. Физика, как всегда, никуда не годится». А было и так, что приехал в Германию молодой Янош (Джон) фон Нейман, уже принстонский профессор, и путешествовал со своим другом на машине^[8]. Около Гарца машина сломалась, но Нейман времени даром терять не стал. Он оставил своего друга с механиком чинить машину, а сам отправился в Геттинген. В Геттингене он пришел к Борну поговорить о квантовой механике, к Куранту отправился говорить о дифференциальных уравнениях, а потом к астроному Хекману говорить о звездах. Здесь он моментально уловил слабые точки в теории Хекмана об эволюции звезд и высказал предположения, которые в совершенном виде через несколько лет появятся у Амбарцумяна. Когда машина была починена, Нейман вернулся в Гарц, чтобы продолжить свое путешествие. Из разных мест он присылал письма в Геттинген всем тем людям, с которыми разговаривал, содержащие ответы на поставленные и не выясненные в момент разговора вопросы.

«Вне Геттингена жизни не было…»

Но в Геттингене было две жизни, два слоя через невидимую стенку: люди, живущие духовной жизнью и проявляющие нравственную стойкость, и люди, далекие от всяких отвлеченных знаний и признающие только здравый смысл, материализованный в жизненных благах. И этот симбиоз был неплохим, пока не выпало городу и всей Германии тяжелое испытание. А пока два слоя жили мирно, помогая друг другу, соприкасаясь в неизбежном.

Однажды в геттингенской газете, а потом и в других газетах появилось сообщение о том, что в Геттингене обнаружен случай ложной клятвы!

В Германии в то время ложная клятва приравнивалась к убийству. Если кто-нибудь был уличен в ложной клятве, то закрывался обычный суд и назначался особый суд — Большой суд шеффенов, который состоял из трех судей-чиновников и шести шеффенов — присяжных заседателей. Этот суд рассматривал главным образом два преступления: Mord — убийство и Meineid — клятвопреступление.