Квартет Розендорфа

Мир меняется у нас на глазах ежедневно, но после обеда я пойду к Литовскому, в дом на улице Ховевей-Цион[44], как будто ничего не произошло. Будем играть Шуберта и Брамса, как играли их до нас Иоахим, Крейслер и Буш. И быть может, не станем даже оплакивать падения Австрии. Эва, конечно, будет подгонять — скорее за репетицию. Каждая минута, когда мы разговариваем, а не играем, — потеря времени. Если мы не прекратим разговор, она возьмет свой альт и начнет играть пассажи, пока мы не поймем намека.

Я был в Вене только раз, по дороге в Эрец-Исраэль. Провел там три дня, но у меня осталось множество воспоминаний. Теперь в голове у меня теснятся мелодии Малера. Отец говорил, что он декадент. Презрительное отношение людей вроде отца к такому музыканту, как Малер, отдает антисемитизмом: еврей, не умеющий себя вести.

19 нисана 5698 года

Вчера прочел в газете, что Вилли Гринфельд был убит выстрелом из засады и умер по дороге в больницу. Я расплакался и долго не мог успокоиться. Друзей у меня немного, и хотя с Вилли мы встречались редко, я считал его близким другом.

Мы познакомились с ним на одном из наших первых концертов в рабочих поселениях. Мы застряли там на субботу, потому что прошел слух, будто на дороге, ведущей из киббуца к шоссе, подложена мина.

Субботнее утро мы посвятили репетиции.

В наше распоряжение был отдан школьный класс, где стояло старое пианино. Сидя на детских низеньких стульчиках, мы работали над Квартетом Брамса. Кто-то заглянул в класс и спросил, можно ли послушать. Мы разрешили и забыли про незнакомца. Внешность его была непримечательной: худой, неопределенного возраста, с печальными глазами и поредевшими волосами. Если человеку хочется слушать репетицию, когда произведение проигрывается не целиком, а по кускам, нам все равно.

Он долго сидел молча и раскрыл рот, только чтобы предложить нам чаю, который тут же принес из кухни, где готовили детям. Но когда между нами разгорелся спор об интерпретации, незнакомец попросил слова и поразил нас своими познаниями.

— Относительно этого важного вопроса Брамс выразил свое мнение в письме Кларе Шуман, — произнес он с немного смешной торжественностью. — Вероятно, не следует считать его мнение безусловно обязательным, это не Святое писание, но оно все же существенно для понимания его собственного произведения.

Чуть позже незнакомец продемонстрировал свой вкус и в вопросе темпа.

На лице Литовского явно читалось: наглый тип! Но Розендорф был очарован:

— Вы тоже играете? — спросил он.

— Немного, — ответил тот, — на пианино, правда, в последнее время я играл очень мало. Я работаю на плантации цитрусовых, а это тяжелая работа.

— Не согласитесь ли вы поиграть с нами? — спросил Литовский. В глазах его была усмешка — поставил соблазнительный капкан для дурака: начав с советов, этот тип наверняка пожелает учить нас исполнять камерную музыку.

— Буду очень рад, — ответил незнакомец, нимало не смутившись.

— Но у нас нет нот для квинтета, — с издевкой произнес Литовский.

— У меня наверняка что-нибудь найдется, — улыбнулся тот. — Но я не представился: Вилли Сде-Ярок (в прошлом Гринфельд, догадались мы[45]). Только на поиски потребуется время, придется порыться в ящиках.

— Мы обещаем пока потренироваться, — сказал Литовский.

Вилли, наивный как ребенок, не обиделся:

— Постараюсь вернуться побыстрее, — пообещал он.

Я покраснел, точно грубость Литовского была направлена и против меня.

Вилли вернулся примерно через полчаса с запыленной связкой нот — Квинтетом Брамса — и уселся за пианино.

Я опасался, что наша маленькая шутка переходит пределы хорошего тона: Квинтет Брамса — вещь технически трудная, и мне не хотелось смотреть, как этот бедняга будет ломать на ней пальцы.

Розендорф с обычным своим тактом попытался выйти из затруднения:

— Попробуем одну часть, — мягко сказал он, — пожалуй, вторую. Если мы увидим, что слишком трудно, оставим эту затею.

— Если уж так, то первую, — сказал Вилли и поднял свои исцарапанные пальцы над клавиатурой, готовый начать. Его возбуждение растрогало всех нас. Даже Литовский перестал посмеиваться над ним.

— Быть может, стоит начать в медленном темпе, я едва знаком с этим произведением, здесь много диезов. — сказал Литовский, словно беря на себя ответственность за неудачу.

— Жаль, — сказал Вилли. — В медленном темпе эта часть потеряет всю свою силу и решительность.

Краешком глаза я уловил насмешку в холодном взгляде Эвы.

Но вскоре стало не до насмешек. Вилли увлек нас, и мы сыграли всю первую часть с большим подъемом в головокружительном темпе. Ошеломленные, поглядывали мы друг на друга, на сияющее лицо счастливого пианиста, уже приготовившегося играть и вторую часть, — подарок, который он вполне заслужил.

— Но вы прекрасный пианист, — не мог больше сдерживаться Розендорф.

— Не стоит преувеличивать, — возразил Вилли. — Когда я расхожусь, я еще кое-как справляюсь, но с тех пор, как перестал заниматься, я сильно сдал.

Мы доиграли квинтет до конца. Вилли был в восторге.