Квазар

Сначала шла плоская мелкая рыба, сирая, жалкая. Я пускал ее в воду — зачем обижать маленьких? Затем пришла рыба покрупнее и пошире.

ОЛАДЬЯ

Ловлю я на сладкую оладью, сбереженную от завтрака. Мелкие рыбки безнаказанно сдергивают ее намасленную рыхлую плоть. А вот у больших рот шире, они глотали куски вместе с крючком и попадались.

В траве шебаршат пойманные мною рыбки.

ВЕРСИЯ

Время от времени вода бурно вскипает, пуская большие пузыри. Тогда каждый видит свою мечту.

Один рыбак тянет палец и кричит, это ходит голавль, другой отстаивает версию крупного леща. На самом деле бушует болотный газ, и оба знают это.

КУПОЛ НЕБА

С уходом росы сильнее поют кузнечики. Звон поднимается вверх и рисуется мне в виде прозрачно дребезжащего купола. Но там, где нет кузнечиков, в нем провалы и опусканье до земли.

ГОЛАВЛЬ

На всякой речке, большой или малой, есть места, где купаются, и места для рыбалки.

Там, где купаются, на пляжный песок лег голавль из солидных. На мертвой белизне его тела искрились синие мухи. Спина же его и бока прокушены одним сильным зубом.

Я стоял и думал, кто здесь такой кусачий. И с другого берега мне крикнули, что голавля стреляли из подводного ружья.

Я видел этих людей вчера. Они ходили по пояс в воде и совали головы в масках в укромные места.

Они наклонялись, всовывали головы в воду, и в этот момент из их дыхательных трубок с фырканьем взлетали струйки воды. Эти люди и ранили голавля…

Пропала красивая рыба, мечта удильщика.

Оказалось, что не нужны особенные лесы, и секретные насадки, и прочие рыболовные тонкости. Нужно только надеть маску, сунуть голову в воду и стрельнуть, скрипнув пружиной подводного ружья.

ВЕЧЕР

Комарит. Пробивая румяную пленку, выплескиваются голавлики. Над водой отплясывают поденки.

Они взлетают, загибая двойной хвост, и опускаются на хвостовых волосинках, как на парашютах. Суть этого танца есть ритуал, передача родовых признаков во времени, затем брак и голодная смерть (поденки — существа без рта).

ДОЖДЬ

Вечерний короткий дождь просыпал на воду стеклянные кружки. С берега в речку побежали глинистые микропотоки, и водоросли закачались. А на перекате кипели, вертясь, не то струи, не то алюминиевого цвета рыбки.

Кончился дождь, полетели на ночлег грачи, и часть из них держала крылья по-коршунячьи. Зачем?

…Пахло сеном, дышали ромашки, из чащи елей выступали завитые, будто кудри, кресты. Здесь староверческое кладбище, лежат последние «староверы» деревушки, вымершие с лесом, рекой, тальниками.

…В деревню я ушел клеверным полем.

И клевер и прочие травы росли высоко и густо. Среди красных шаров, пятен ромашек и усов разных злаков я едва передвигал ноги.

ОВЦЫ

В деревню пригнали стадо. Глупые овцы, как всегда, не могли найти дорогу домой и кричали жалобно.

СОН

Приснилось — придя рыбачить, я воткнул в берег рогульку для удилища. Пока срезал ее и вгонял в берег, она вертелась в моих руках и говорила:

— Не делай мне щекотно.

И лезли-лезли из рогульки молодые веточки, распуская листья, вытягивались, становились ветками. И вот я вижу, что в берег воткнута рогулька, похожая — ветками! — на оленью голову.

Голова зверя глядит на меня…

5. ШВЫРЬ В ГОЛОВЕ

Я и деревенской жизни радовался, и по городу тосковал. Вспоминал его тремя родами памяти.

Памятью желудка я вспоминал отличные городские еды. Ибо одним из преимуществ холостого безответственного положения была возможность глупо тратить деньги в ресторане.

Мой желудок с тоской (и ворчанием) вспоминал то петуха, тушенного в вине, то паровую стерлядку.

Второе — книги… Я не живу без них. Решив побыть в деревне всего неделю, я не взял их с собою. Тоска по ним была острая, я даже забегал по деревне, ища книги. Но старушкам не до чтения, все они включены в круговорот рабочего года — весны, лета, осени.

Отдыхая, смотрят телевизор.

…Газеты я мог брать у тетки Кровянихи. Но милые моему сердцу журналы о природе, космосе, о ракетах, о химии! Где вы?..

И на грани сна, когда мозг слабел, город рвался в него с силой.

Ворочаясь на хрустящем матрасике, я вспоминал. Появлялась утраченная мною Догадка и кричала:

— Испугался, испугался меня!..

— …Милый, — шептала подруга. — Потеряешь меня — пожалеешь.

— …Хо-хо-хо!.. Я могла сделать так, чтобы ты не писал маленькие рассказы, а запускал огромные ракеты, — издевалась Догадка.

— …Я же люблю тебя, дурачка, — шептала подруга.

— …Пар-р-ровая стер-р-р-лядь, — урчал желудок.

— Не спишь, соколик? — спрашивала из кухни Кровяниха, перед сном намечавшая завтрашний день. Вот, забормотала: — Не забыть поговорить с агрономом о клевере, еще не сметан… На обед сделаю суп с крупой.

Громко:

— Аль сварить борщок со свекольной ботвой?.. А?.. Молчишь, о городе скучаешь, соколик?

— О нем.

— Плохо тебе здесь?

— Хорошо.

— Ты бори, бори скуку. Делай что-нибудь. Вот, скажем…

И сообщала методы уничтожения скуки. Под говор я засыпал. И опять будил меня щебет ласточек и стуки, которыми сопровождалась утренняя деятельность Кровянихи.

Все ночное уходило прочь. Я вставал и выходил на крыльцо: солнце, зелень…