Л. Н. Толстой в последний год его жизни

Я с утра ушел в Телятинки, где и провел целый день. Вечером в большом амбаре у Чертковых состоялся спектакль — «Первый винокур» Толстого. Я играл мужицкого чертенка, Дима Чертков — бабу, Егор Кузевич — мужика, один рабочий из Тулы, уроженец Телятинок, — сатану и т. д. Спектакль сошел, по — видимому, удачно. Крестьянская публика, которой собралось человек двести, осталась очень довольна. Из Толстых никого не было: в Ясной играл Б. Сибор. Зато присутствовал местный урядник, который, переодевшись в штатское платье, потихоньку пробрался в публику посреди действия, чтобы понаблюдать, не станут ли «толстовцы» смущать крестьянство какими- нибудь «недозволенными» речами. Однако на этот раз поживы ему не было.

23 апреля.

За поздним временем, вчера, по окончании спектакля, я заночевал в Телятинках и сегодня утром вернулся в Ясную Поляну вместе с Белиньким, который шел на свою обычную работу. У террасы мы встретили Льва Николаевича. Он только что вышел на прогулку, с некоторым запозданием, так как было уже более девяти часов.

— Ну что, как прошел спектакль? — обратился он к нам, поздоровавшись.

Мы ответили, что вполне удачно. Лев Николаевич порадовался и еще раз выразил сожаление, что не мог быть на спектакле.

— А у нас был Сибор, — добавил он, — и прекрасно играл.

Недаром встал Лев Николаевич так поздно. На самом деле, он сегодня очень плох. С ним даже повторилась несколько раз случавшаяся с ним и ранее забывчивость.

Так, я упомянул по одному поводу о М· С. Дудченко, прекрасно известном Льву Николаевичу, находившемуся с ним в переписке.

— Какой это Дудченко? — внезапно спросил он.

— Митрофан Семенович.

— Да где он?

— В Полтавской губернии.

— Ага!

Сегодня Льву Николаевичу прислали сборник, посвященный памяти В. А. Гольцева.

— Меня эта книга приятно поразила. Здесь два моих незначительных письма; а кроме них, мысли о любви, да самые лучшие!.. ^[163]

Посмотрите, откуда они, не новые ли это версии? А то можно ими воспользоваться.

Но мысли оказались взятыми из прежних произведений Льва Николаевича и в «На каждый день» включены.

Вечером позвал с письмами к себе. Ему стало еще хуже. Он полулежал в кресле, протянув ноги на стуле. Голос слабый и почерк тоже сбивчивый и тяжелый. Подписал свои письма и прочел написанные мною. Между прочим, сегодня я узнал, что третьего дня Лев Николаевич велел расковать Дэлира и пустить его в табун.

Один поэт писал сегодня Льву Николаевичу: «Я, как вам известно, в настоящее время пишу, собственно говоря, разные стихотворения, преимущественно классические, есть и юмористические» ^[164]. Я, грешным делом, думаю, что у этого поэта и классические стихотворения все юмористические.

Гулял Лев Николаевич очень мало. Ходит тихотихо, видно слаб.

Позвонил мне. Получилось письмо с просьбой указать список книг, полезных для чтения·

— Нам обоим работа, — сказал Лев Николаевич. — Вы возьмите каталог «Посредника» и другие каталоги и составьте по ним список, а я просмотрю и исправлю. Хорошенько займитесь этим. При случае будем посылать другим.

Список этот я составил по каталогам «Посредника» и Костромского земства для народных библиотек, по главным отраслям знания, с преобладанием книг по религиозным и философским вопросам. Лев Николаевич выпустил некоторые сочинения, а остальные в каждом отделе распределил соответственно их важности на три разряда.

В «Русском богатстве» он читал продолжение статьи Короленко о смертной казни. В этой же книжке журнала он нашел воспоминания о Чернышевском, а в них некоторые интересные ему письма Чернышевского

^[165].

— Я его небольшой сторонник, — сказал Лев Николаевич, — но вот его прекрасные мысли о науке.

И он дал мне их прочесть и попросил выписать, чтобы потом воспользоваться ими при случае. Мысли — отрицательного характера о школьной, в частности университетской, науке ^[166]. Я тоже порадовался им, и мы перекинулись со Львом Николаевичем несколькими фразами по этому поводу.

— А для Софьи Андреевны, — засмеялся Лев Николаевич, — окончивший университет уже не обыкновенный человек и получает доступ в «сферы»… то есть в самые плохие люди.

За обедом заговорили о вегетарианстве и о трудности ведения молочного хозяйства для вегетарианцев, так как возникает необходимость убивать бычков.

— И здесь один ответ, — сказал Лев Николаевич. — Я иду, давлю муравьев, я не могу предотвратить этого. Но не нужно умышленно убивать, а если неумышленно, то ничего не сделаешь. Главное, помнить, что жизнь в стремлении к идеалу, а воплотить его нельзя.

Говорили о «мясной» выставке в Москве, о реч игородского головы Гучкова о «процветании московских городских боен» и о молебствии при открытии выставки.

— Никакая гадость без молебствия не обходится, — заметил Лев Николаевич.

Вечером я дал ему подписать книжку для записи получаемой им корреспонденции, присланную начальником почтовой станции. Он забыл, что есть такая книжка.

— Отчего же я раньше— никогда не подписывал?

— Нет, подписывали, Лев Николаевич.

— Никогда!

Уходя, он пожал мою руку, поглядел и опять потряс ее.

— У вас «Русское богатство»?

— Да.