Лабиринт

Женщины собирают грязную посуду, недоеденную кашу, которая нам страшно опротивела, и уходят. Мы остаемся одни. Под закопченным потолком мерцает тусклая сорокасвечовая лампочка. Две продавленные железные кровати, стол, чурбаки вместо табуреток и печь с залатанной железной трубой. Картину оживляет красочный портрет порнозвезды Амбер Линн, застывшей на четвереньках. Блондинка перепоясалась узким поясом, роскошная грудь вываливается из открытого бюстгальтера, а крашеные губы призывно раскрыты. Особенность фотографии в том, что откуда бы ты на нее ни смотрел, честные голубые глаза блондинки пристально смотрят на тебя. Поиграем, мальчики?

Я отвожу взгляд от порнодивы и пытаюсь читать. Дочь Асадуллы таскает мне из подвала старые журналы и роман-газеты еще советских времен. Я с удовольствием перечитал «Три круга войны» Михаила Колосова и «Царь-рыбу» Виктора Астафьева. Взялся за «Щит и меч». Но бестселлер семидесятых Вадима Кожевникова кажется мне ужасно примитивным: немцы — сплошные идиоты, а наши разведчики самые умные на свете.

На фоне позорно проигранной войны в Чечне эти хвастливые вещи раздражают. Хотя с немцами воевало совсем другое государство. Когда шла война в Чечне, мне было на нее наплевать. Конечно, меня неприятно задевали бесконечные поражения нашей армии, но долго я над этим не задумывался. Теперь я смотрю на войну другими глазами. В селе до сих пор живет парнишка, захваченный в плен в Грозном и проданный местному жителю. Его зовут Олег Иванов, и, кажется, он немного свихнулся. Он пасет скот и ходит в драном армейском бушлате. Иногда он подходит к нам, мы угощаем Олега сигаретами, а я пытаюсь его разговорить.

— Родители-то есть?

— Есть.

— Где живут?

— А в Вязовке.

— Это какая область? — допытываюсь я.

— Село такое… на Волге.

— Я тоже с Волги, — говорю я. — А область-то какая? Олег худой, небольшого роста, ходит, подволакивая ноги и глядя куда-то вниз. На макушке торчат желтые, как солома, волосы. На шее и плечах Олега, вперемежку с веснушками, темнеют следы давних ожогов. Левый глаз пересечен глубоким шрамом, и от яркого солнечного света слезится. Другой глаз смотрит внимательно и настороженно. Взгляд не вяжется с безвольно отвисающей нижней губой и всем его простоватым, ничего не выражающим конопатым лицом. Меня не оставляет ощущение, что Олег, побывав где-то рядом со смертью, играет придуманную для себя роль мальчика-дурачка. В сущности, он и есть мальчик, вряд ли ему больше двадцати двух. Но что-то подсказывает мне, что он далеко не дурачок и, наверное, многое скрывает. Может, свою настоящую фамилию и область, где живут его родители.

Однажды мы пригласили Олега к себе в сарай обмыть шабашку. Асадулла одолжил нас на пару дней своему брату сложить гараж. Тот подарил за работу полведра вина. Олег сидел раскрасневшийся от выпитого и грыз орехи, которыми мы закусывали розовую «Изабеллу».

— Так ты, значит, с Волги? — спросил я. — Не из Астраханской области?

— Нет. Из Саратовской.

— Ты в каких частях воевал?

— Мотопехота. Да я и не воевал. В хозвзводе был.

— В твоей части знают, что ты в плену находишься?

— Наверное, — неохотно ответил Олег, словно смирился со своей долей.

— Давай через наших уголовников в Саратовский облвоенкомат сообщим? Пусть пошевелятся.

— Ни к чему.

— Ну, тогда родителям, — настаивал я.

— Зачем? Они знают, что я жив. А где, что делаю, это уже не важно. Мне мой хозяин предлагал письмо передать. Мол, тысяч за двадцать баксов я тебя освобожу. А откуда они их возьмут?

Лагута налил еще по стакану и принес с печки подогретую перловую кашу. Этим добром вместе с кукурузой хозяин кормил нас каждый день. Перловку раздобыли, наверное, на военных складах. Она была затхлой от долгого хранения и пахла мышами. Мы готовили ее по-своему: парили ночь на печке и заправляли бараньим жиром.

— Жрите, — сказал Иван. — А ты, Сашка, к парню не привязывайся. Он лучше знает, что делать.

— Ну, может, наскребут старики тысяч пять, — продолжал Олег. — В долги влезут, скотину продадут. У них эти деньги выманят и дальше доить будут. А меня все равно не выпустят. Я уже видел такое.

— Надо военным сообщить, — настаивал я. — Освобождают же они пленных.

— Освобождают… только ждать долго. Вместе со мной в Гудермесе полковник один был. За ним два раза делегации приезжали.

— Выручили?

— При мне — нет. В клетке железной он сидел. А потом меня увезли.

— Неужели в железной?

— А в какой еще! Днем пахал, а на ночь его в клетку закрывали. Боялись, что сбежит. За него выкуп хороший ждали.

Мы доели перловку, допили вино и вышли проводить Олега. Ему вставать еще раньше, чем нам, до рассвета.

— Жалко мальчишку, — укладываясь на свою продавленную кровать, сказал Лагута. — И себя жалко. Подохнем завтра, никто и не вспомнит… смыться, что ли?