Лабиринт

Сзади запели. Толик подумал, что это опять туристы, но песня была очень странная, не туристская.

Он оглянулся. Тетки, которые тащили мешки и корзины с хлебом, скинув на плечи платки, негромко пели.

Песня была печальная. Сперва Толик различал лишь незнакомую мелодию, но потом разобрал и слова:

Закатилось ясно солнышко

В три... ой, три дня, три да часа,

В три дня, в три часа...

Ой, занималась наша зорюшка,

Зо... ой, зорюшка да ясна!

Зорюшка ясна...

Ой, по этой-то ли по зорюшке

Пта... ой, пташицы да поют...

Толик оглядел палубу. Притихшие туристы отложили гитары, и удивление остановилось на их лицах. Хмурились почему-то пожилые рыбаки возле своих удочек.

Песню, оказывается, знали не все тетки, и первые строчки выводили лишь четверо - три пожилые женщины и одна помоложе:

Пташицы поют...

Ой, они поют-распевают...

Не слы...

пели они, а остальные им помогали дальше:

...Не слышно ничего,

Не слышно ничего...

Толик всмотрелся в четырех запевал. Там, на пристани, он не заметил, какие загорелые были у них лица, да и сейчас не заметил, если бы женщины не скинули платки. Теперь же на лбу и сбоку, на скулах, у них виднелись белые полосы - незагорелая кожа. А все лицо поблескивало в затухающих солнечных лучах, лоснилось; и было понятно, что женщины эти - трое пожилых и одна молодая, да и другие тоже - много работают на солнце.

Ой, в чистом поле под вершиною

Хи... ой, хижина да стоит!

Хижина стоит...

Ой, во этой-то ли да во хижине

Ке... ой, келейка нова!

Келейка нова...

Ой, во этой-то ли да во кельюшке

Вод... ой, вдовьюшка жила!

Женщины умолкли так же неожиданно, как и начали петь. Туристы захлопали не к месту, но никто их не поддержал. Глупо было хлопать за такую песню, а женщины на этих туристов даже не взглянули. На палубе стало тихо, только плескалась и шипела вода за бортом.

- Я думал, мешочницы какие-то, - задумчиво сказал Толик. - Хлеба набрали, будто голодовка. И лезли на посадку как сумасшедшие.

- Нет, - ответил отец задумчиво и помолчал. - Нет, - повторил он тихо, - не мешочницы... Теперь жатва, и в деревне люди с утра до ночи б поле. Чтобы дома хлеб не печь, не тратить время, и посылают недальние колхозы женщин в город за хлебом. Дальним невыгодно, а ближние ездят.

- Так это они не себе? - послышался Темкин голос.

Пока женщины пели, Темка выбрался из своего угла и теперь глядел на них удивленными блестящими глазами.

- Не себе, - кивнул отец и снова помолчал, будто он не объяснял, а вспоминал. - Не себе, - повторил он глухо. - А что толкались они на посадке, так по привычке. Не всегда ведь такие просторные пароходы ходили. Бывали и маленькие, колесные, народу полно, а возвращаться надо, дети у каждой, дом, страда... Мужчины - кто на работе, а кто и с войны не пришел. Так что спешили, толкались, ничего не поделаешь. А теперь уже это вроде привычка...

Отец обернулся к мальчишкам.

- От войны это, - сказал он тяжко. - От войны...

Отец закурил и облокотился о перила. Толик и Темка вглядывались вперед, в быстро темнеющую воду, в узкую оранжевую полосу заката.

Подумав здесь, на пароходе, про войну, Толик представил не танки, не грохот пушек, которые видел в кино. Он вспомнил тетю Полю, ее слова про маму и отца - что молодые они, что не знают настоящего горя и поэтому не берегут друг друга. Он вспомнил портрет ее навсегда молодого мужа, висящий в углу, и удивился: как, оказывается, походили друг на друга тетя Поля и эти женщины! Они походили словно деревья, посаженные в разных местах, но в одно время.

Война давно прошла, а эти женщины и тетя Поля все еще ее забыть не могут - поют печальные песни, смотрят на фотографии тех, кто так никогда и не состарится. И никогда они ее не забудут, потому что война - это самое страшное.

"Но раз война самое страшное, что может случиться, как должны любить друг друга люди, если ее нет? Как должны радоваться друг другу!" - подумал Толик и крепко взял Темку за плечо.

3

Поздно ночью, когда небо, сверкавшие крупными звездами, слилось с рекой, в которой светились красные звездочки бакенов, пароход взревел сиплым, протяжным басом.

Вглядевшись в черноту, Толик заметил, что к ним приближается маленький домик на барже, расцвеченный огоньками. Пароход торкнулся боком в пристань, она жалобно заскрипела, по трапику мальчишки вслед за отцом сошли на дебаркадер, послышались сонные команды капитана, пароход вспенил воду и быстро исчез за поворотом. Стало тихо. Черная вода скользила где-то внизу, едва журча; и казалось, что под ногами не река, а пропасть без края.

Отец привел ребят в крохотную комнатку с широкими деревянными лавками - лавки были такие же, как на железнодорожных станциях.

В комнатке душно пахло кислым потом, и на одной лавке раскатисто храпела толстая тетка, изредка причмокивая губами.

- Располагайтесь! - велел отец. - Все равно ночью не ходьба.

Он сунул свой рюкзак под голову, надвинул на глаза кепку и затих. Мальчишки улеглись тоже. Толик подумал, что лучше бы, конечно, ночевать у костра в поле, но костер был еще впереди. Он улыбнулся предстоящему и не заметил, как его сморило.