Лабиринт Осириса

– Смелее, – подбодрила его Иман. – Все не так уж страшно. Говорите, что хотели сказать, и вам станет легче. А может быть, нам обоим.

Она развела руками, давая понять, чтобы он начинал. Халифа молчал; тени, словно в ожидании, сгущались и подползали ближе. Наконец он глубоко вдохнул.

– Как я уже сказал, я из полиции Луксора. Расследую дело… вернее, помогаю расследовать убийство женщины в Иерусалиме. Не буду вдаваться в детали, но, судя по всему, это убийство связано с человеком, которого, как я понимаю, вы должны знать. Он – хавага… инглези… Самюэл Пинскер.

Голова Иман поднялась и тут же упала.

– А-а-а… – пробормотала она.

Это была ее единственная реакция на слова детектива.

– Я знаю, что произошло, – продолжал Халифа как можно мягче, стараясь тоном передать, что он не только понимает чувства женщины, но уверен, что ей нечего стыдиться. – Пожалуйста, простите, что я вам напоминаю.

– Вы мне ничего не напоминаете, – ответила Иман. – Напоминать – подразумевает, что я выбросила это событие из головы. Дня не проходит, чтобы я не вспоминала тот вечер. Ни одной минуты. Это всегда живет со мной. Словно не было восьмидесяти лет и все произошло вчера.

Она подняла руку и коснулась кончиками пальцев виска. Халифа потупился. Еще несколько минут назад он считал приезд сюда удачной мыслью. Но теперь, в ее присутствии, больше так не думал.

– Простите, – повторил он. – Я не хотел…

– Вам не в чем извиняться. Они сделали то, что сделали. Мне пришлось научиться с этим жить.

Халифа, должно быть, сильно устал, поскольку смысл фразы Иман не сразу дошел до его сознания. Как раньше и ее слова сочувствия по поводу смерти Али. Он посмотрел на нее и нахмурился.

– Они?

– Те, кто совершил преступление.

– Но, иэ омм[67]

, ведь вас… – Детектив не хотел произносить слово «изнасиловал», чтобы не унижать ее, и сказал: – Вас обидел Самюэл Пинскер.

Иман опустила руку. Ее глаза, казалось, пылали в полумраке.

– Их было трое.

Детектив напрягся.

– Трое преступников, которые так и не получили по заслугам. Три зверя, спокойно почивших в своих кроватях, в то время как их жертва…

Иман уронила голову, и в тени Халифа не сумел рассмотреть выражение ее лица. Он проклинал себя за эгоизм – за то, что начал ворошить прошлое и причинил боль старой женщине, чья травма оказалась гораздо глубже, чем он представлял. Если такое, конечно, возможно. Прошло несколько секунд. Он поднялся.

– Мне не надо было являться к вам. Это давнишняя история и меня не касается. Пожалуйста, простите меня. Я ухожу.

Он сделал шаг к двери, но его остановил ее неожиданно твердый голос:

– Останьтесь.

Иман подняла голову и повернулась к нему. Ее лицо было настолько сморщенным, что Халифа подумал: на нем больше морщин, чем кожи.

– Восемьдесят лет я хранила секрет. Настало время сказать правду. Помоги мне, Боже, я бы сделала это раньше, если бы была уверена, что меня выслушают. Но в Египте женщине, особенно крестьянке, не пристало говорить о подобных вещах. А для собственного блага лучше вообще молчать. Но даже если бы я рассказала, это бы ничего не изменило. Мои братья… они были не промах.

Халифа напрягся еще сильнее. Похолодело в животе.

– Аллах-у-акбар! Вы утверждаете, что вас изнасиловали собственные братья?

Он был настолько потрясен, что выразился прямо, оставив в стороне щепетильность. К его удивлению, старая женщина улыбнулась, хотя никогда в жизни ему не приходилось видеть в улыбке так мало веселья, как в этой.

– Никакого изнасилования не было, – проговорила она голосом, не намного громче шипения керосиновой лампы. – Ко мне никто не прикоснулся. Тем более Самюэл Пинскер.

Она произнесла «Сам-оо-эл Пеен-ска» тоном, каким не стала бы говорить о человеке, который жестоко обидел ее. В ее голосе не было горечи, наоборот, нежность, граничащая с почтительностью. Халифа подался вперед.

– Но был же свидетель. Мальчик, который видел…

– Что? Что он видел?

– Как на вас напал Пинскер. – Халифа так и слышал, как шеф Садек описывает эту сцену. – Вы плакали, сопротивлялись…

Иман вздохнула, ее голова слегка подрагивала.

– Видеть, инспектор, не всегда означает понимать. Особенно если окружающее воспринимают глаза ребенка. Если ребенок видит слезы, ему не приходит в голову, что это могут быть слезы радости. Если он видит, что мужчина сжимает в руках женщину, он думает, что мужчина на нее напал. То, что подумал мальчик, было вовсе не тем, что происходило на самом деле.

В ее голосе не было злобы, не было осуждения. Только грусть. Бесконечная грусть. Халифа немного постоял, затем пересек комнату и присел перед ней на корточки. Женщина была настолько высохшей и маленькой, а скамья такой низкой, что даже на корточках он оказался на голову выше ее.

– Что произошло тем вечером, иэ омм?

Иман снова улыбнулась. На этот раз от всей души.

– Что произошло? Замечательная вещь. Мужчина, которого я полюбила, предложил выйти за него замуж. И я согласилась. Это был самый счастливый вечер в моей жизни. Хотя счастье длилось недолго.