Лаборатория великих разрушений

Казалось, десятки замирающих голосов повторяют мой крик в пустых коридорах и разносят его по всему монастырю. Бастьен в одном белье появился на пороге своей комнаты.

— Что с вами? — спросил он. — Почему вы так отчаянно кричите? Что случилось?

— Здесь кто-то был. Я видел лицо!..

— Где?

— В окошке в двери!

— Может быть, вам это только померещилось? Я сам запирал все двери в эту галерею и в столовую.

— Уверяю вас… — дрожащим от волнения голосом начал я, но в ту же минуту раздался отчетливый стук железной решетки в другом конце коридора.

Бастьен выпрямился, услышав этот дребезжащий звук, и с криком: — Теперь он от нас не уйдет! — побежал по галерее.

Впереди него неслась мерная тень, отбрасываемая на каменный пол вспыхнувшими свечами и бумагой. Мы быстро добежали до конца коридора, и когда очутились в зале, то на мгновение увидели чью-то серую фигуру, неслышно скользившую между колоннами.

— Скорей! скорей! — подбадривал меня Бастьен, но я не умел так быстро бегать, как он, и все больше и больше отставать от своего товарища.

Голос ученого слышался уже из того туннеля, в котором я был днем.

— Он здесь! — кричал Бастьен. — Не отставайте! Давайте свечи! Боже мой! Кто это?!

В то же мгновение прогремел оглушительный выстрел, всколыхнувший весь мрак старинного здания, и сразу наступила тишина. Я продолжал бежать, как сумасшедший, плохо сознавая, что делаю, пока не наткнулся на тело Бастьена. Он лежал лицом вниз, с откинутой правой рукой.

Он лежал лицом вниз, с откинутой правой рукой.

Горела только одна свеча, и при ее дрожащем свете я ничего не мог рассмотреть вокруг себя, но зато слышал чьи-то тяжелые шаги, удалявшиеся по лестнице, которая вела на башню. В то же время мои необычайно напряженные чувства позволяли угадывать присутствие еще одного человека, который стоял в конце туннеля, на пороге часовни.

Я бросил канделябр около трупа и не помню, как добрался до столовой, где увидел полуодетого Дюфура, Рамбера с одеялом на плечах и Рене, который, по-видимому, еще не ложился. В дверях стоял Морло.

— Что случилось? Где Бастьен?! Кто стрелял?! — засыпали они меня вопросами и после первых моих слов бросились из столовой.

Через несколько минут Дюфур и Рамбер осторожно внесли труп своего погибшего товарища и положили его на скамью. Я несколько успокоился и мог наконец связно рассказать о том, что произошло со мной и Бастьеном.

— Следовательно, их было двое, — заметил Дюфур, когда я кончил рассказывать. — Один — несомненно, этот таинственный Икс, который, видимо, очень торопится осуществить свои угрозы. Но кто же другой, и как он проник в запертый коридор? Или, может быть, Бастьен забыл запереть двери?

— Этого вам никогда не удастся узнать, — угрюмо пробормотал Морло.

— Почему?

— Потому что есть вещи, о которых ничего не пишут в самых ученых книгах.

— Но, как бы там ни было, нам всем необходимо соблюдать величайшую осторожность. Я думаю, что недели через две или самое большее через месяц все работы будут закончены, и мы сможем уехать отсюда, но до того времени нам придется жить, как в осажденной крепости. Вам, Рамбер, я поручаю обязанности коменданта. Дело идет не только о том, чтобы сохранить нашу жизнь, но еще, — и это самое главное, — о будущности моего изобретения.

Последние слова Дюфура произвели на меня крайне неприятное впечатление. Этот человек больше всего на свете был озабочен мыслью о своем разрушительном веществе и, кажется, ни на минуту не задумался бы принести в жертву жизнь своих друзей. При первых лучах зари Морло сколотил гроб из неоструганных досок и, когда всходило солнце, мы похоронили Бастьена на берегу пруда, между двумя высокими тополями.

IV. Лаборатория великих разрушений

Я твердо решил уехать в тот же день к вечеру и за обедом сказал об этом профессору. Он нахмурился и ответил:

— Когда гарнизон в опасности, то всегда находится солдаты, которые желают уйти.

Я покраснел и резко ответил, что не принадлежу к гарнизону, и мое присутствие здесь является совершенно случайным.

— Поступайте, как знаете, — холодно сказал Дюфур.

Я взглянул на опустевшее место Бастьена, на печальное лицо Рене и решил остаться, хотя больше всего желал в эту минуту очутиться на залитой весенним солнцем дороге, убегавшей в шумный Авиньон.