Тимур Кибиров

Лада, или Радость

Хроника верной и счастливой любви

1. Интродукция

Слыхали ль вы за рощей глас ночнойПевца любви, певца своей печали?Александр Сергеевич Пушкин

Предлагаемое вашему вниманию литературно-художественное произведение является первым прозаическим опытом нашего автора. И хотя новичком на поприще отечественной словесности Т.Ю. Кибирова никак не назовешь (недавно, между прочим, было отмечено двадцатилетие плодотворной творческой деятельности — и это считая с первой публикации, а с первого написанного стишка так вообще сорокалетие с хвостиком!), и хотя сочинитель этот совсем не робкого (в литературном, конечно, смысле) десятка и, подобно каверинским капитанам и теннисоновскому Улиссу, давно уже начертал на своем щите “To strive, to seek, to find, and not to yield!”[1], тем не менее, невзирая на все это, я ужасно как трушу и смущаюсь и поэтому начинаю все-таки с естественного и привычного лирического песнопения:

Было счастье короче, чем взмах ресницы…

Или снилось мне то? Или это снится?Я тебя любила, а ты забыла!Лизавета, где ты?!Я взываю во тьму, но ответа нету!Осыпается наше с тобою лето.Отошла в поля ты в лучах заката.Кто же нынче, Лиза,Твои глазки, коленки, ладошки лижет?Ты все дальше, Лиза, а смерть все ближе!Только мнится — разлука с тобой страшнее

Залетейской стужи!Кто же, Лиза, теперь тебе верно служит?Дай те Бог, чтоб служил он меня не хуже!Здесь нам пел жаворонок, а днесь воронаМне пророчит гибель!Были мы богиням подобны, ибоМы с тобою бессмертными стать могли бы,Ведь любовь же, Лизанька, крепче смерти!А ведь мы любили!

Но иное судьбы — увы — судили!Расстоянья меж нами, версты, мили!Так прощай, Лизочек, прости, дружочек,Поминай, как звалиТу, кого целовала ты, миловалаИ пускала тайно под одеяло,Для кого запах кожи твоей дорожеБлаговоний рая!Вспомяни же, с другом другим играя,Наши игры на солнышке у сарая,

В надувном бассейне златые брызгиИ блаженства визги!

Вот так, наверное, приблизительно так звучал бы горестный плач безутешной Лады в переводе на человеческий, русский язык.

Но переводить было некому, а Александра Егоровна никаких иных языков не знала (разве что совсем чуть-чуть церковно-славянский), поэтому она слышала только неумолчный и безобразный вой и бессмысленный скулеж. О пронзительности же Ладиных причитаний мы можем судить по тому печальному обстоятельству, что из-за них сильно глуховатая баба Шура уже который час не могла уснуть.

“Господи, да что ж это такое? что ж она не угомонится-то никак?! Это ж с ума же можно сойти! Да замолчи же ты уже наконец, паразитка!!” — шептала в темноте несчастная старуха, кляня свое неразумие и не совсем уместно поминая порося из народной мудрости.

Старенькие, еще мамины настольные часы пробили полтретьего. На мертвенно-бледных занавесках колыхались смутные тени ветвей. Под завывания Лады все в доме казалось непривычным, чуждым и даже каким-то страшноватым. Да еще бессердечный Барсик, вместо того чтобы, как заведено годами, мурчать на хозяйкином пододеяльнике, забрался то ли от страха, то ли от раздраженной спеси на шифоньер и замер там таинственно и мрачно, мерцая своим единственным глазом, — ни дать, ни взять ворон на бюсте Паллады.

“Так тебе и надо, дура старая, вот тебе твоя обновка, вот тебе туфли-лодочки! И утюг в придачу!”

Спать и даже просто спокойно лежать Александре Егоровне было невмочь, подушка уже давно была горяча с обеих сторон, а перина еще жарче и неудобнее. Сердце-вещун ныло и нашептывало всякие неприятные глупости и несуразности, с которыми усталая голова не могла уже совладать. “Да что ж такое за наказание?! Да не бешеная ли она часом?! Царица Небесная, спаси и сохрани!!”

И тут, словно во исполнение молитвы, истошные Ладины крики внезапно смолкли, и сентябрьская ночь исполнилась блаженной тишиной. “Слава тебе, Господи, слава тебе, Господи! Наконец-то! Ну наконец-то”, — поторопилась обрадоваться бедная бабушка.