Ладья Харона

Неожиданно она укрывается в какой-то пустыни, не сообщив своего местонахождения принцу. Однако он приставил к ней соглядатаев и обнаружил ее убежище. Но так и не смог встретиться с ней. Потом она узнала, что он удалился от двора в результате заговора. Все его друзья исчезли. И снова он послал за ней повозку. Но она отослала повозку назад, продиктовав родственнику принца такие слова для передачи: «Нет, благодарю, принц. Я не смогу заключить вас в объятия, ибо от меня осталась лишь буря. Старая буря».

Глава LXXIX

Quomodo dicis quod amas me?

Quomodo dicis quod amas me (Как можешь ты говорить, что любишь меня)? Это слова Далилы, обращенные к Самсону перед тем, как она посылает его на смерть, разузнав предварительно тайну его силы[161].

Влюбленные, исчерпавшие до конца свою любовь, выбирают либо посланника к живым, либо эмиссара мертвых.

Посланник к живым — это ребенок, с рождением которого всякая женщина продлевает в себе тень мужчины или его силы, влитой в нее. В этом случае ребенок занимает то главенствующее место, которое предназначалось силе мужчины. Стоит женщине принять семя, как мужчину, участника зачатия, тотчас выставляют за дверь мира матерей.

Эмиссар мертвых — это самоубийство, после которого будущий мертвец хочет возвращаться к живым в виде призрака. Эта виновность, это отмщение, эта бесконечная боль навсегда отравляют мир, который он покидает.

Ребенок, мертвец — это всегда тень.

Дочь горшечника по имени Дибутад жила в Коринфе, она любила юношу, который отличался божественной красотой. Ему предстояло идти на войну. Во время последней ночи, которую они провели вместе, она отказала своему возлюбленному в объятиях. Не подарила ему даже поцелуя. Взяла в левую руку масляный светильник. Поднесла к нему поближе. Взяла в правую руку погасший уголек из жаровни. Подошла к ложу. Не стала обнимать живое тело, которое однако выказывало все признаки вожделения. Сделала другое: обвела углем его тень на стене, возле которой он лежал.

* * *

Некогда во Франции бытовал странный обычай, который называли «танцем сожаления». Искатель руки девушки, которая ему отказала, должен был в день ее свадьбы с другим протанцевать с новобрачной перед всеми собравшимися.

Предварительно на полу залы расстилали ковер, а поверх него одеяло, чтобы полностью заглушить топот.

После того как молодая жена исполняла этот бесшумный танец с отвергнутым поклонником перед гостями, перед своим мужем в праздничном наряде, ей уже запрещалось видеться с ним.

«Тишина» словно бы упраздняла любовный акт, символом которого был «танец сожаления», беззвучный, как сон.

* * *

Макс Брод[162] рассказывает, что однажды Кафка, пришедший домой после полудня, нечаянно разбудил отца, задремавшего на диване в гостиной. Тот испуганно вздрогнул. Франц Кафка поднял руку, чтобы успокоить отца, на цыпочках прошел по комнате и шепнул ему:

— Не просыпайтесь, папа, считайте, что я вам приснился.

Глава LXXX

Оксфорд

«Оксфорд» буквально означает брод для быков.

В гостинице приходилось называть у стойки вымышленное имя. Сложность, составлявшая основу моей жизни, заключалась в том, чтобы не забыть это придуманное имя, которое я сообщал хозяину гостиницы. Приходилось твердить себе: «Я — битва за брод с таинственным перевозчиком. Она — фальшивая смерть».

— Но она ведь жива!

— Да.

— Тогда зачем утверждать, что ее больше нет?

— Мне стыдно, что я выдал ее за мертвую.

— А как же я? Ты что же — собираешься сказать ему, что я умер?

— Да, но это не ложь, ты действительно умер.

Глава LXXXI

Касилия Мюллер[163]

Самолет снижается над Неаполем. Я внезапно просыпаюсь. Мне снилась Касилия Мюллер. Снилось, будто я прибыл в Барселону. Выходил из самолета. Поднимался по лестнице. И Касилия отворяла мне дверь.

Ей восемнадцать лет.

— Ой, какой ты старый! — говорит она мне вместо приветствия.

И обнимает меня. Она не замужем. Она очень красива. Мы едим. Едим много. Вокруг нас масса народу. Я рассказываю ей, что заснул в самолете и видел ее во сне.

— Это естественно. Ты же и ехал ко мне, — откликается она.

Кто-то звонит в дверь. Звонок очень долгий, непрерывный, пронзительный.

— Странно, — говорит Силли. — Я никого не жду. Пойду открою. А ты сиди, не беспокойся. Съешь еще что-нибудь.

Возвращается она бегом, глаза испуганные.

— Там твоя мать!

Я подхожу к двери. Мама ждет меня на лестничной площадке. Похоже, настроение у нее неважное. На ней плащ и маленькая меховая шапочка. Она недовольно говорит:

— Сколько же можно ждать, я ведь хотела выйти с тобой.

Я торопливо натягиваю пальто. Потом начинаю обматывать шарф вокруг шеи. Но мама внезапно бросается со всех ног бежать вниз по лестнице: она увидела кота и жутко испугалась. Она бежит слишком быстро. И слишком громко кричит. Я отказываюсь догонять ее. Сажусь на корточки. Беру в руки лицо кота. Прижимаюсь лбом к его лбу.

— О, мой друг!

Он кладет свою лапку мне на ладонь.

— О, моя бархатная лапка!

Глава LXXXII

Франсуа Понтрен