Лакировка

Кейт даже не пыталась быть терпимой. Для нее само собой разумелось, что Том Теркилл нечист на руку. Такой несгибаемый абсолютный консерватизм можно встретить только у женщин ее класса, думал Хамфри. Кейт происходила из офицерской семьи, члены которой из поколения в поколение служили в ничем не примечательном полку. Она унаследовала многие их положительные качества, но порой сквозь преграду ее здравого смысла прорывались и их верования. Она не понимала, как Хамфри может оставаться скептическим наблюдателем. А ему она даже больше нравилась оттого, что доброта и терпимость в чем-то ей все-таки изменяют. Он ей тоже нравился, но она оставалась при своем мнении.

Оказалось, что у Сьюзен есть еще одна причина для слез. Вернее, причина была та же, но в другом проявлении. Внук леди Эшбрук должен был приехать в короткий отпуск. Он узнает про новые угрожающие нападки на ее отца. Вдруг это им все испортит?

— Не должно бы, — сказала Кейт.

— Он не станет ко мне хуже относиться?

— Нет, если он чего-нибудь стоит, — жестко ответила Кейт.

— Не знаю, что он подумает! — всхлипнула Сьюзен.

— По-моему, он отнесется к этому совершенно спокойно. — Хамфри боялся перегнуть палку, но Кейт нужно было помочь. — Он знает, что такое пресса. Этот мир ему достаточно хорошо известен.

— Но не папин мир! — Сьюзен явно умела глядеть на вещи трезво.

Ей хотелось говорить о своем приятеле, и она оживилась. Утешительная сила влюбленности, когда достаточно лишь заговорить о том, кого любишь, и в кратком мираже уже веришь, будто от этого все стало хорошо. Ведь Кейт никогда по-настоящему с Мистером не разговаривала? Мистер гораздо незауряднее, чем кажется. У него натура художника, только он ее прячет, Он не знает, стоит ли ему оставаться в армии. Может быть, он там только понапрасну растрачивает себя. Больше всего она боится, чтобы ему не стало скучно. Ему все так легко надоедает. Это его недостаток, и ей приходится все время быть начеку.

Было странно слышать, что она произносит «Мистер» таким ревниво-собственническим тоном. Так его называли все родные, кроме бабушки, которая категорично называла его Лоузби. Практически никто не понимал, откуда могло взяться такое прозвище, за исключением горстки тех, кто был приобщен к некоторым внутриродовым обычаям. Но этим посвященным оно, во-первых, говорило, что у него был старший брат, который давно умер, а во-вторых, указывало, в какой школе Мистер учился. Из всех обитателей площади уловить эти два факта был способен только Хамфри, выросший среди подобных тонкостей, и еще, как ни странно, его близкий друг, живший по соседству американский психолог, видный ученый, иронически посмеивающийся над своим увлечением аристократическими пережитками.

Сьюзен настолько приободрилась, что раза два даже улыбнулась чему-то своему, и Кейт тут же велела ей умыться, подкраситься и отправляться домой. Есть у нее что-нибудь, чтобы заснуть? Сьюзен поцеловала Кейт, поблагодарила ее и, прощаясь, улыбнулась уже с некоторым вызовом.

— Бедная девочка, — сказала Кейт, когда внизу хлопнула дверь.

— Действительно бедная.

— Что вы думаете о ее приятеле?

— Он очень мил. И довольно легковесен.

— Слишком много на него изливали любви. И она тоже.

— Что так, то так. Она ведет себя совершенно неправильно.

Они говорили на своем особом языке, словно были гораздо ближе между собой, чем в действительности.

— Но вы поняли, что она спит с ним уже года два?

— Догадаться нетрудно, — сказал Хамфри.

— А вы поняли, что она спала далеко не с одним мужчиной и каждый раз все кончалось крахом?

— Вот об этом я бы не догадался, — сказал он. — Скорее я предположил бы обратное и решил бы, что она тоскует потому, что лишена этого.

Кейт ухмыльнулась и сказала:

— Я была немного удивлена. Но если она чего-то и лишена, то, во всяком случае, не этого.

Комната, в которой они сидели, была такой же, как сама Кейт, — элегантной, аккуратной, на одном столике розы, на другом душистый горошек. Кейт сама держала в порядке свой сад, сама вела домашнее хозяйство и занимала второе, после директора, место в администрации большой больницы. Невысокая, нисколько не тяжеловесная, но с крепкими плечами и бедрами, с упругими мышцами — фигура, надежно сбитая, фигура, созданная для труда. А кроме того, фигура, которая для Хамфри имела особую притягательность. Он принадлежал к мужчинам, находящим прелесть в определенных физических несоответствиях. Ему нравился — более чем нравился — контраст между ее сильным телом и ее лицом. Оно словно принадлежало другой женщине — тонкое и одухотворенное. Это была не хрупкая миловидность Селии. Широкий лоб, изогнутые брови, удивительные серые глаза, орлиный нос, узкий и длинный, — лицо, способное, выглядеть пылким и молодым не по годам (ей недавно исполнилось сорок), но тем, кто умел читать лица, оно, кроме того, говорило, что Кейт трезво смотрит и на себя и на свою жизнь.

— Полагаю, вы ничего нового узнать о леди Эшбрук не могли? — спросил он.

— И вы, наверное, тоже?

Он рассказал, что у него был разговор с доктором — неприятный и бесплодный.

— Он мне скорее нравится. А вам нет?