Лаковый «икарус»

Убивала гостей худоба его. На человека тяжело было смотреть. От человека остался один череп! Лобастенький костяной черепок, почти без щек и подбородка!.. Однако… черепок по-прежнему глазастый. Все знающий, все помнящий. Который говорил уже Новоселову, чтобы тот обязательно покрасил «Бирь». Покрасил всю. От носа и до кормы. А то стыдоба перед людьми. (Колыванов виновато уводил улыбку.) Этот-то (кивок в сторону Колыванова) не сделает ведь никогда. Кроме своего мотора, ни к чему не прикоснется. А ты вот с этого и начни. И рубку не забудь, и рубку! Всё это говорилось с напором, требовательно. Как будто бы уже договорились, что Новоселов с завтрашнего дня на «Бирн» – шкипер.

– Дядя Толя, я ведь не решил еще – буду ли работать на реке…

– Это – как? – не понял Макаров. – Куда же ты пойдешь? Баранку, что ли, крутить? И не говори мне даже об этом, и не дури. Чтобы завтра же с Колывановым в контору пошел. Завтра же!

Колыванов сразу подхватил (нашел дело!), тоже стал наседать, говоря, что сейчас и оклады повысили, и спать на «Бири» будет где – сшибем переборку в кандейку, по новой разгородимся – вот тебе и еще каюта, вторая! Новоселов только посмеивался на все эти слова и вроде бы соглашался.

В свою очередь, расспрашивал о теперешней жизни на реке. Когда построили свой причал? С чем и куда ходят? Сохранилась ли удалая команда «Сима»? Плавает ли еще?.. Постепенно узнавал о знакомых и смешное, и печальное:

…Володя Ценёв, шкипер «Сима», утонул пять лет назад. И, конечно, – пьяный. На ходу баржи, ночью, выливал мочу из ведра и ступил потом мимо фальшборта в реку. Думал, видимо, что в том направлении – оставленная им каюта. Что нужно идти туда… Улетел вместе с ведром, и больше его не видели. Колёско (матрос) метался, орал, кидал в темноту спасательные круги, пока неуправляемый «Сим» не врезался в берег и не попадали на палубе все полуголые Володины инвалидки, тоже стенающие и орущие…

…как к мемориальному музею дорогого Володи

, инвалидицы еще долго приходили на берег к «Симу». Приходили группками и по одной. Помаявшись на берегу, не выдержав, спешили по трапу на «Сим». Как будто ехали уже на целой группе осьминогов. Но новая команда гнала их с судна, материла, и они так же быстро съезжали назад, на берег. И могли грустить уже только там, на пустом гольце возле «Сима»…

За воспоминаниями незаметно летело время. Второй раз тетя Таля подогревала самовар. Сама подсаживалась к столу, но больше молчала. Это была крепкая еще, в теле, кержачка с неувядшей тугой косой. Гораздо моложе Макарова. Как рассказывал Колыванов, Анатолий отыскал ее где-то в Амурской области, когда сам плавал по Амуру… Детей у них не было. Женщина с невысоким лбом, обрамленным мелко свитыми волосами, с затаенной грустью смотрела на Новоселова. На Сашу… Больше, чем остальным, подкладывала ему конфет и печенья, как бы говоря: ешь, детка, ешь!..

Из-за стола поднялись, когда закатный свет упал в алойные рощи на подоконниках. «Ну, дядя Толя, крепкого вам здоровья. Поправляйтесь!» Новоселову хотелось плакать. Держал в двух руках скелетную, точно раздробленную, кисть со всеми косточками пальцев, воротил лицо к окну. Свободной рукой, «косточками», Макаров побрякал у него на плече, дескать, не горюй, пацан, не подведу, мы еще повоюем!.. Когда вышли, Александр от слез не видел двора. Колыванов тоже спотыкался, отворачивался…

Сидели на вершине горы, в полусотне шагов от покинутого домика. Жадно курили. «Не поверишь, но он каждый день заползает сюда. Вот на это самое место. Сидит на траве и смотрит на реку… Часами… И я его тут находил, и Таля каждый раз за ним сюда приходит… Только этим одним и жив, бедняга…»

Тоже смотрели на реку. Ветер стих. От закатного солнца пришел и стоял над рекой вселенский яркий свет. Плыли и плавились по самой реке капища золота. Внизу, в тени горы, мужичок на куцей лодочке работал вёселками. Сплывал быстро и спокойно. Как утица…