Ламьель

— Уж если вы хотели сохранить свои наглые манеры, надо было устраиваться так, чтобы сохранить ваших несчастных слуг, которые их терпели. Не нужно было разоряться так, чтоб дойти до долговой тюрьмы. А страх перед Клиши[38] заставил вас произвести фиктивную продажу всех кресел и зеркал, которыми вы заставили эту комнату. Если хочешь изображать вельможу и нахальничать, первым долгом не нужно быть нищим. Что бы сказал ваш батюшка, доблестный генерал д'Обинье, если бы увидел, что вы не решаетесь выходить на улицу до захода солнца?

— Ну что же, милый мой Жорж, раз вы не пожелали принять первый экю, вот вам второй в награду за ваши добрые советы.

Жорж взял монету: наполеоновскому генералу он разрешил бы даже пнуть его ногой, до такой степени память о Наполеоне священна для народа, который совершенно забыл республику, так как без монарха для него не может быть величия.

Граф был очень доволен, что его выходка приняла такой оборот. Этот человек сразу же начинал скучать, как только оставался без дела, ибо в собственном сердце он ничего почерпнуть не мог.

— А теперь подумаем о госпоже Легран. Следует ли мне в обхождении с достопочтенной бывшей горничной держать себя небрежно, с высокомерием, подобающим моему испарившемуся богатству, или разыграть доброго малого? Ну, конечно, прикинемся добрым малым! — воскликнул граф. — Я ведь начисто забыл эту долговязую девицу Ламьель, а ведь я во что бы то ни стало должен ее добиться. Что это за девушка? Был ли у нее уже любовник, или это провинциалка, бежавшая от родительского гнева? Если она совершенная дура, мой вчерашний вид должен был ее возмутить. Итак, добродушие и веселость! Легранша, разумеется, прочтет мне нотацию, но я хоть что-нибудь да узнаю о Ламьель.

Граф, мысли которого понемногу прояснялись, сошел вниз в своем великолепном халате.

— Дорогая госпожа Легран, добрейшая моя приятельница, надо было бы заварить мне сейчас чайку покрепче и кратенько рассказать, что я тут наделал и наговорил вчера вечером. А, мадмуазель Ламьель! — воскликнул граф, отвешивая ей глубокий поклон с таким видом, будто бы он только что ее заметил. — Я дал бы два тысячефранковых билета, чтобы вчера вечером вы поднялись к себе до одиннадцати часов. Сели мы за стол в восемь, помню еще, как пробило десять, но потом душа моя — туман, и я в ней не вижу ничего.

— Боже мой, граф, я в отчаянии, что вынуждена говорить вам неприятные вещи, но дело в том, что никто из слуг не соглашается больше провожать вас наверх. Вы оскорбили их чувства, а я не могу гнать подходящих мне людей только потому, что они не желают оказывать услуги, выполнять которые они не обязаны. Господин Легран разделяет мое мнение, что вам следовало бы подыскать себе новую квартиру. Всякий посторонний человек составит себе весьма превратное мнение о моей гостинице, оказавшись свидетелем сцены, вроде вчерашней. Вы говорили без умолку, и притом о вещах малопристойных.

— Держу пари — о любви! Меня ничто не интересует в жизни: ни лошади, ни карты; я совершенно не похож на других молодых людей. Если у меня нет чувствительного сердца, с которым я мог бы жить в самой тесной близости, мне становится скучно. Каждый день мне кажется вечностью, и тогда, чтобы развлечься, я соглашаюсь пойти к кому-нибудь пообедать, а так как в сердце у меня пусто...

— Каков злодей! — воскликнула г-жа Легран, переходя на шутливый тон. — Вы распространяетесь о нежных чувствах только потому, что здесь ваши речи доходят не только до моих ушей. Вы, может быть, станете еще утверждать, что вас что-либо интересует на свете, кроме красивой лошади или костюма, хорошо скроенного или невиданного цвета, в котором вы можете покрасоваться утром в Булонском лесу, а вечером в Опере, в своей ложе или за кулисами?

— Так, значит, вы мне советуете, дорогая хозяюшка, нанять себе собственную квартиру и собственных слуг? Неужели вы думаете, что представитель рода д'Обинье ради собственного удовольствия проживает на постоялом дворе, хотя бы он был весьма приличен и мог служить образцом для всех заведений подобного рода? Вы забываете, что в настоящий момент я разорен. Я даже не уверен, буду ли через два месяца в состоянии платить за две жалкие комнатенки. Но, по счастью, небо сохранило мне кое-какие черты моих предков. Моя родственница, госпожа де Ментенон[39], родилась в тюрьме, вышла замуж за этого низкого шута — Скаррона и, тем не менее, умерла женой величайшего короля, когда-либо занимавшего французский трон. Верно, есть дни, когда мне становится скучно в моей тюрьме, так как, по чести говоря, гостиница, как бы хорошо она ни содержалась, и слуги, не желающие мне повиноваться, — разве это для меня не тюрьма? И можете ли вы мне ставить в вину минуту опьянения, которая дает мне возможность забыть мои невзгоды? В эту пору своей бедности я даже слишком серьезен. Я имею несчастье быть без ума влюбленным, а я-то себя знаю; любовь для меня — это не устарелая шутка, это поистине ужасная страсть; это любовь средневековых рыцарей, толкавшая их на великие подвиги.