Амутных Виталий Владимирович

ЛАНДЫШИ – '47

Была у Наташи четырехконфорочная газовая плита. Большая. Белая. Три конфорки что надо горели

— будто синие георгины, а вот четвертая барахлила, видать, отверстия в крышечке, через которые газ

проходить должен, забились. Она, когда зажжешь, тоже на цветок георгины походила, только ощипанный

с одной стороны. Спереди плиту украшали пять краников — четыре черных, один красный. Черные за

поступление газа к, конфоркам отвечали, красный огонь регулировал самой ценной часть плиты —

духовки. Ах, замечательная была эта духовка! Все соседи тоже имели газовые плиты. И баба Женя, н

Анфиса Васильевна, но в их духовых шкафах все, что ни поставь, либо подгорит, либо не пропечется.

Потому, хоть и недолюбливали соседки обладательницу завидной вещи за гордость, однако, по самым

важным случаям (именины, поминки) обращались к Наташе с просьбой позволить испечь что-нибудь

эдакое в ее, Наташиной, духовке. А сама хозяйка какие пироги пекла! Правда, случалось это больно

нечасто: для кого? Но уж коли бралась Наташа за дело... Скажем, рыбный. Тут, конечно, важно прежде

всего, чтобы тесто удалось. Ну, это как Бог даст -не всегда рассчитать можно. Так вот, сперва слой теста

(на весь противень), потом слой риса приваренного, лука слой, колечками нарезанного, специй, понятно,

побольше (рыба их любит), а уж тогда и саму рыбу. Опять слой лука, риса, сверху тесто яйцом смазать —

можно лечь отправлять. Ясно — пирог особенный удается, когда рыба хороша. Пусть не калуга, не кижуч,

но хоть сазан или, допустим, щука. И еще одну хитрость знала Наташа: как вытащишь пирог из огня, надо

его водой обрызгать, в чистые полотенца запеленать, и пусть хоть часок так постоит. Тогда он мягким,

добрый будет.

Был у Наташи вазон с бегонией ундатус. На цветочной выставке приобрела. Вообще много у нее

разных цветов было: и калачики, и выскочки, и «девичья краса», и другие, но больше всех бегонию она

любила, что в самом нарядном горшочке росла. Не то, чтобы любила, но цветок этот на Наташу особенное

впечатление производил. Она даже побаивалась его малость: могучий такой, листья огромные, пестрые,

все рыжеватыми волосками покрыты, точно щеки у мужика. Черешки мясистые, сочные — просто ноги.

Бегония эта, особенно вечером, больше на животное какое походила, чем на растение. За землей для

своего чуда Наташа специально в лес ездила. Дерна в горшок добавила, песка (как подсказали), холила,

лелеяла. Но однажды бегония заболела сильно и совсем уж собралась погибать, да Наташа ее отстояла,

марганцовкой поливала, от прямого солнца прикрыла... Тут и книжки помогли, и советы. Теперь вон

какая вымахала, надо бы в больший вазон пересадить.

Был у Наташи небольшой патефон в чемоданчике, трофейный, и много (тридцать или даже больше)

пластинок. Патефон был старый, пластинки старые, так что, когда она музыку заводила, иголка скрипела,

пластинки стонали, но мелодия через этот шум безобразный все равно прорывалась, и не так уж сложно

было понять, что играет. Да Наташа все пластинки свои наизусть знала. Ей главное, чтобы машинка

только напомнила, что за песня, а дальше она сама споет. Это ей нравилось. Для примера вон та, с синим

кружочком. На кружочке написано 'ЭЛЬ МАРЬЯЧИ». Только еще первые звуки родятся, а Наташа уже

подпевает:

- Ля — ляляля -ля — ляля...

Она бы и со словами могла, но эта песня на чужом смешном языке. Проще, разумеется, когда на

родном.

Не хочу я быть трещоткой и пугливой, как коза,

Просто я твоей красотке выцарапаю глаза!...

Еще была у Наташи маленькая надежда. И хоть никто ее воочию не видел — от участливого

любопытства Наташа учтивостью заслонялась — все о том догадывались. А надежда пряталась в

малюсенькой зеленой коробочке, коробочка та лежала в блестящем круглом кошельке, коше-1ек — в

деревянной шкатулке, на которой целовались два влюбленных бисерных оленя, шкатулку же Наташа

хранила под стопкой пахнущих чабрецом простыней и пододеяльников в правом углу на верхней полке

платяного шкафа.

Однажды сидела Наташа, как всегда, одна в своей комнатенке с выцветшим накатом (рыбки,

водоросли, ракушки) , сидела за столом с кружевной самодельной скатеркой и пасьянс раскладывала,

который сама придумала. За окном с калачиками, «девичьей красой», выскочками и бегонией ундатус

вечер кислую мину скорчил. Там все синее да лиловое. То ли деревья синие, а небо лиловое, то ли

наоборот. На столе перед Наташей желтая свечка горит — пощелкивает (нет, электричество в ее доме

исправно было, но при свечке-то совсем другие мысли и все такое), кофе недопитый в золоченой

бабкиной чашке, булочка надкушенная и карты, карты... Короли так смешно брови насупили, дамы губки

бантиком сделали, а залеты — те и есть валеты — с дурацкими улыбочками кокетничают, точно девки.