Лапти

— Сельсовет и правление знают, кто писал, — взглянув на незнакомого и заранее неприязненно думая, что, вероятно, приехал новый уполномоченный, сухо ответил Алексей. — Об этом вопрос стоит особо, а сейчас требуется разобрать заявления. Итак, товарищи, — повысил он голос, — прочту я вам только фамилии. Для наглядности, что содержание одинаковое, прослушайте подряд три заявления…

— Исключить! — крикнул Мирон, как только Алексей прочитал.

— В шею гнать! — рявкнул Сатаров. — Ишь, «не осо-озна-али»!

Три заявления отложили. Взял еще пять и уже начал читать фамилии, но приезжий перебил:

— Товарищ председатель, позвольте сказать.

— Пожалуйста, — пытливо посмотрел Алексей на приезжего.

— Хотя я и не в курсе дела, но думаю, что вопрос с заявлениями сложнее. Надо выяснить сначала, кто этим людям писал заявления — колхозник или единоличник…

— Колхозник, — ответил Алексей.

— Так вот. Первым делом этого колхозника сейчас же грязной метлой из колхоза. Второе — надо рассортировать заявления по категориям: на бедноту, середняков и зажиточных.

Говорил приезжий уверенно, спокойно, а собравшиеся с любопытством всматривались в него и внимательно вслушивались.

— Товарищи, — обратился Алексей к собранию, — приезжий, не знаю, как по фамилии…

— Бурдин, — подсказал тот.

— …товарищ Бурдин внес предложение — разбить заявления на категории…

— Он правильно говорил…

— Сгоряча нельзя.

— Товарищи, я просил бы приезжего пройти в президиум, — предложил Петька.

— Верно, Сорокин! — поддержали его.

Бурдин из задних рядов прошел к столу. Сначала смущенно сел на уголок скамьи, но Петька уступил ему место и усадил рядом с Алексеем.

— Работать к нам или по дороге? — тихо спросил Алексей.

— Скажу после.

— Хорошо, — согласился Алексей и поставил вопрос о человеке, который так много израсходовал бумаги на заявления. — Того, кто писал, вы отлично знаете. Он навредил колхозу не меньше, чем уполномоченный Скребнев.

— Скажи, кто? — насмешливо выкрикнул Сатаров.

— Среди вас сидит, — ответил Алексей.

— Мало ли что! Просим, пущай он руку поднимет.

Алексей улыбнулся:

— Ну-ка, герой графленой бумаги, подними руку.

«Герой» сидел спокойно, будто дело и не касалось его. Лишь голову нагнул чуть пониже. Вторично предложил Алексей поднять руку, герой еще ниже нагнулся.

— Тогда последний раз… Иначе назову твое имя.

— Называй, — раздался голос.

— А-а, откликнулся! Товарищи, сочинитель заявлений…

Но договорить не пришлось. Сочинитель не только руку поднял, но и сам поднялся. Оглядел собрание и отрывисто выкрикнул:

— Что беззаконного — кто писал! Граждане попросили, он и написал.

— Ты писал? — припер его Алексей.

— Хотя бы я, что из того?

— Совесть есть, сознался.

— Он сознательный, — похвалил Петька. — Не сдуру в заявлениях пишет: «не осознал колхозной пользы».

— Заявления циркулярные, — ответил секретарь сельсовета.

— Аблокат.

— Культурник.

— Только беда: от социализма спина у него, как к дождю грыжа, ноет.

Но Митенька не слушал, как высмеивали его. Сам он кричал громче всех и обращался почему-то к Бурдину:

— Меня граждане просили. И ничего противного власти нет. Не сам ли председатель на собрании предлагал, чтобы все, кто выходит, подавали заявления. И я правильно поступил, ежели писал. Нельзя силком держать людей в колхозе. Ежели бы не я, вам бы самим писать пришлось. Одной бумаги сколько потратил.

— Бесплатно, что ль, работал? — спросил Илья.

— Жду, когда правление заплатит.

— Сдельно аль поденно?

— Вам виднее, — прищурился Митенька и сел.

Мирон ободряюще ему крикнул:

— А ты не робь, Митрь Архипыч. Квиток подавай совету. Гоните, мол, по пятаку с человека.

Митенька надеялся, что все дело кончится шутками: в случае чего, поддержат его те, которым писал заявления. Но вышло по-другому. Бурдин внес предложение — немедленно исключить Карягина из колхоза, а имущество не возвращать.

Против такого предложения никто руки не поднял. Алексей потребовал, чтобы Митенька сейчас же покинул заседание. Тот, зная характер своего врага, метнул на него злобный взгляд и медленно пошел к двери.

Вряд ли успел Митенька дойти до своей избы, как уже почти все село знало, что первым исключен был не тот, кто раньше подал об этом заявление, а тот, кто совсем его не подавал. Следом за Митенькой исключили еще двадцать пять домохозяев. Сначала зажиточных, потом злостных убойщиков скота и тех, кто первый бросился разводить лошадей, растаскивать сбрую.

Заседание прервали на обед. Вечером предстояло разобрать большую стопу заявлений, поданных середняками. Алексей не стал оглашать, чьи заявления будут разбираться. Это было верным способом заставить каждого призадуматься. Так и получилось. Не дожидаясь вечернего заседания, многие колхозники стали просить Алексея отдать им заявления обратно.

— Да вы ведь, как пишете, не осознали? — хитро прищурясь, говорил Алексей.

— Мало ли что…

Иные откровенно говорили:

— А мы и не читали. Говорят, подпишись, ну и подписались.

Алексей решил прекратить разбор.

— Я говорил, что дело не так просто, — заметил Бурдин.

— Свежему человеку виднее, — согласился Алексей. — У меня, надо сказать, от всей этой суматохи голова распухла.