Лапти

— Мать согласна, ты вот как?

— А вот я как: пока жива, пока ноги ходят, глаза видят, с внучатами не расстанусь. — Передохнув, громко и жалобно произнесла: — Ты, Паша, подумай: за что же меня тогда, дуру старую, кормить будут?

Прасковья махнула рукой, и они вышли. Ребятишки все еще пускали пыль, высоко подбрасывая ее, девчонка с ребенком сидела на том же месте, а Февронья вновь крутнула веретено, и оно тонко, жалобно запело. Пройдя двора два, Александра Федоровна, случайно оглянувшись, увидела, что старуха вышла из избы, в руках у шее была тряпка, подошла к девочке и принялась вытирать тряпкой лицо ребенку.

Вторая старуха, к которой они направились, сидела на пороге глиняной мазанки и вязала чулок. Но вязать ей мешала орава ребятишек. Трудно было поверить, что все они из одной семьи. Их шесть человек, седьмой лежал в зыбке, подвешенной на перекладине между ветел. На колени к старухе забрался мальчуган, который, интересуясь вязаньем, то и дело выдергивал спицы. Второй, постарше, швырял клубок ногой. Сзади стояла девочка лет шести и занималась тем, что стаскивала с бабушки платок и опять надевала его на голову старухи. Этот же платок вырывал из ее рук братишка. Еще постарше девочка назойливо просила хлеба, затем отправилась в избу сама и вынесла оттуда большой ломоть. На нее, как коршун, налетел самый старший и, свалив ее, выхватил ломоть.

— Заступись, баушка! — заорала девочка.

— Эй ты, разбойник, что делаешь? Ну-ка, где палка?

— На, баушка, на, — услужливо подала ей девочка палку.

Кряхтя, старуха поднялась, но мальчишка, показав ей язык, злорадно засмеялся и с куском испачканного в земле хлеба пустился наутек. Оглядываясь, он чуть не сшиб Прасковью.

— Здорово, бабушка Фекла. Что делаешь? — подходя, спросила Прасковья.

— Цыплят гоняю, — нашлась Фекла. — Это ты, Паша? А с тобой кто?

— Жена Сергея Петровича.

И Прасковья, не заводя разговора издалека, пояснила, зачем пришли. К удивлению Александры Федоровны, старуха не только не упорствовала, но заметно огорчилась, когда узнала, что на детплощадку не берут одиннадцатилетних.

— Вот уж озорник навязался. Он скоро зарежет меня. Нельзя ли его, Христа ради, взять?

— Больших мы не берем. Он в школу ходит?

— Озорует, а не ходит. Сколько раз учительница жаловалась. Два стекла в училище разбил.

— Надо сказать ему, чтобы не озоровал.

— Сказать? — удивилась старуха. — Отец-то боем его бьет и никак дурь не выколотит. Вы уж, Пашенька, и этого возьмите.

— Подумаем, — успокоила старуху Прасковья, и они пошли к следующим избам.

Большинство старух, не в пример Февронье, были рады такому делу.

— На сегодня хватит, — сказала Прасковья, когда они подходили к избе Василия Крепкозубкина. — Пойдем навестим мою помощницу.

Вкратце рассказала, что случилось с Аннушкой.

Навстречу им шел сам старик и сын его Митроха. Оба они, как всегда, безнадежно в чем-то убеждали друг друга.

Заметив подходивших женщин, мужики прекратили спор.

— Где Аннушка? — спросила Прасковья.

— В мазанке, — ответил старик.

Аннушка лежала на кровати. Перенося муки, она тихо стонала. Когда вошли к ней, пыталась улыбнуться.

— Как ты похудела!

— Поправлюсь скоро, — хрипловато проговорила Аннушка.

Прасковья положила ей руку на лоб. Он был холоден и мокр.

— Ой, видать, из тебя много кровей ушло.

— Ужасть, — едва слышно ответила Аннушка. — Пи-ить хочу.

Кувшин с водой стоял на табуретке. Налила в кружку воды, приподняла ей голову и напоила. Прасковье показалось, что и от мертвенного лица Аннушки и от всего ее тела идет сырой запах. Полузакрыв глаза, больная тихо простонала:

— Все зябну.

Александра Федоровна стояла снаружи возле двери. Положение, в каком находилась эта молодая женщина, казалось ей кошмарным. Ведь почти никто — ни муж, ни свекор не навещали ее, ни о чем не спрашивали, просто даже не приходили узнать — жива она или умерла.

— Я пойду, — сказала Бурдина и тут же ушла.

Аннушка поманила к себе Прасковью. Широко открыв глаза, страшным сухим голосом выговорила:

— Што я… дура… наделала.

— Эх, Анка, Анка, разь кто тебе велел? Вот я родила четверых, и растут.

— Лучше бы десять раз родить.

— В больницу тебе надо ехать.

— Знамо бы надо, да мужик не везет.

— Я сама с ним поговорю, — строго сказала Прасковья.

От Аннушки Прасковья направилась в совет и все рассказала Алексею. Тот послал за Митрохой.

— В чем дело? — спросил он, искоса глянув на Прасковью.

— Доски у тебя есть?

— Доски? — опешил Митроха. — Зачем?

— Гроб готовь.

Митроха догадался и, ероша свои без того не причесанные волосы, выкрикнул:

— Выживет! Они, бабы, как кошки.

— Вот с котятами и останешься, дурак, — сказала Прасковья. — Умрет, что будешь делать с ребятишками? Или вези ее в больницу, или, как Алексей говорит, гроб готовь.

Оробевший Митроха обещался, но тут же обругал свою ни в чем не повинную жену. Вечером по дороге в правление, куда шел просить лошадь, повстречал Авдея. Рассказал ему начисто и попросил совета, как быть — везти или нет. Авдей ничего ему не ответил, и Митроха вернулся с полдороги домой, поужинал и лег спать. Авдей же, как только стемнело, направился к Насте.