Лапти

— Учесть нельзя? Врете. Каждый бригадир знает свои поля. Арендовану как? И ее обчествить. Кои не выявят? На них твердое задание… А-а-а, не нравится… А я как буду учитывать свою работу? Кому чинить — вам или колхозу? Пошли вы ко псу под хвост. Да стой, стой, не ори! Знаю, у тебя два гектара Лаврей арендовал.

К клубу подошла тетка Елена, Сунулась в окно и отпрянула:

— Горит, что ли, у них там?

Из окон полотнищами шел махорочный дым. Не видать лиц, — только слышен голос Ильи, а потом, как из тумана, голос Алексея:

— Лаврей Пазухин тайно арендовал у Семена Гвоздева два гектара… Николай Гудков у Павла Терехина — три… Семен Свистунов у Кузьмы — гектар…

Долго вычитывал Алексей, и после каждой фамилии шел гул по собранию. Бригадир Селезнев нетерпеливо крикнул:

— Не желаем обобществлять! В ваших бригадах рожь хуже.

Ему кто-то заметил:

— Тебя из бригадиров в шею надо.

И окно уставилась тетка Елена.

На момент будто тише стало.

— Яков! — изо всей силы крикнула, и голос ее среди внезапного молчания самой показался страшным. Только тут и заметила, что все подняли руки вверх.

— Принято, — послышался голос Алексея. — Дядя Яков, тебя зовут.

Под шумок

Звезды высоко-высоко. Тихо в улице, все спят, только в правлении колхоза огонь. Пропели первые петухи, скоро загорланят вторые, а надо еще подобрать группы, распределить людей на завтра, произвести оценку ржи, установить норму. Рожь обобществить удалось, но как установить расценки? Из района присланы расценки примерные, по пятиразрядной сетке. Но как перевести эти цифры на норму? И трудодни ли это, или рабочие дни, деньги или условные знаки?

Счетовод Сатаров стучит себя по носу синим карандашом. Он предлагает принять цифры как условные рубли.

Уже запели и вторые петухи.

Когда, усталые, собрались домой, вбежал мельник, кривой Сема, за ним Любаня.

— Мы Лавреева сына с хлебом поймали.

В помещение входит Николай.

— В чем дело? — спрашивает его Алексей.

— Я и сам не знаю, в чем, — смеется он.

Кривой Сема начинает рассказывать:

— Мелю я Любане рожь, вышел на улицу, гляжу, будто подвода мимо едет. Кричу: «Стой!» Не останавливается. Опять: «Стой!» Нет, едет. Бегу, хватаю лошадь за уздцы. «Чего тебе?» — он ко мне и по-матерну. «Что везешь, куда?» — спрашиваю. «Тебе какое дело?» Ощупал воз — рожь.

Алексей уставился на Николая.

— Говори.

Николай смеется, но в глазах бегают огоньки злобы.

— Если бы дядя Семен не был кривым, он не соврал бы, но только в этой причине он не виноват.

— Кто виноват, мы разберем, — перебил Алексей. — Говори, куда рожь вез?

— Вовсе не на продажу, а вез я к нему на мельницу.

— Зачем мимо ехал?

— В темноте не видать.

— То-то и пользуешься темнотой! — крикнул мельник. — Ужель ты такую большую мельницу не заметил?

— Говорю, темно было. И не дядя Сема, а сам я остановил лошадь. А почему он на меня набросился, прямо не догадаюсь. Обязательно надо фонарь к мельнице.

— Фонарь тебе под бельмы, — заметил кривой Сема.

— У тебя уж под одним есть.

— И все-таки ты не увильнешь. Не-ет, вы, богачи, черти настоящие. На мельницу вез, а краюху хлеба зачем в мешок положил? А покажи-ка разрешение на помол от сельсовета?

Отпираться бессмысленно. Алексей приказывает:

— Оставь воз у правления, а лошадь отведи на конюшню. Товарищ Бурдин, узнай, кто дал ему лошадь с конюшни, накрути гайку.

Проделка

Возле кооператива Бурдина встретил краснощекий парень. Отозвал его к керосиновым бочкам и отрекомендовался:

— Я сезонник. Получил отпуск на пять дней, чтобы убрать рожь.

— В чем же дело?

— Как сезонник прошу дать мне колхозную жнейку.

Бурдин подсчитал — все жнейки в работе.

— Может быть, завтра утром придешь?

— Нет, завтра не могу. Каждый день на учете. Отец больной, рожь осыпается.

— Ты из какого общества?

— Из второго.

— Почему отец не в колхозе?

Парень досадливо махнул рукой:

— Сколько раз ему говорил, но он кулаков слушается. Только с сева обязательно вступит. Я сам подам заявление. Не потерплю, чтобы моя семья была единоличной. Но сейчас помогите.

Поглядев на краснощекого парня, Бурдин доверчиво обещал:

— Приходи после обеда.

Жнейки после обеда стояли возле церкви. Парень выбрал самую лучшую, запряг лошадей и увез. Часа через два жнейку он бросил на дороге. Ее, искалеченную, еле доволокли колхозники до места. Дядя Яков пошел в правление.

— Товарищ Бурдин, если ты не знаешь нашего народа, ты не суйся. Ты кому дал жнейку? Ты врагу ее дал. Это племянник Петра Сергеева. Если б ему, черту, нужна была жнейка, он бы у дяди взял. Проделку он учинил колхозу.

— У них и рожь скошена, — вставил машиновед. — Нарочно взял, чтобы сломать. Отец его — противник колхоза, а про дедушку и говорить нечего. И сейчас за барина, который лес им отказал, в мазанке молится.

Бурдин вспомнил:

— Не тот ли старик, который старостой у них был?

— Он самый.

— Лесу я у них весной на вальки просил, а он меня отчитывал.

— Он, он, слепой идол.